Статья полностью Мы опубликовали фрагмент из этой статьи под названием  "Письмо из Израиля"
Автор любезно прислал нам статью полностью и мы публикуем ее, не смотря на то, что мнение редакции не во всем совпадает с мнением автора.

Редакция сайта

 Сегодня в глобальном мире происходят параллельные идеологические процессы. Мир выходит из эпохи по имени «пост». Скорее, выползает или всплывает из омута, на дне которого еще булькают фукуямы. Они все ещё утверждают, что, так как противостояние западной либеральной цивилизации с исламской версией фашизма не является борьбой между двумя одинаково сильными созидательными культурными системами, которые могут в равной степени контролировать и развивать современные науки и технологии; делать бизнес, создавать и преумножать богатство; иметь дело со всем многоцветным разнообразием современного мира, то Западные институты, имеющие на руках все карты, и дальше будут распространяться по всему миру. И хотя по дороге к прекрасному будущему нам предстоит разобраться с катастрофическим настоящим, но их базисная концепция верна, текущий, а вернее горящий конфликт  скоро сойдет на нет, и вернется старый «новый мир», все более интегрированной экономики, как только мы избавимся от летунов Усамы Бен-Ладена, чеченских любителей мюзиклов и устроителей фейерверков из Дженина. То есть обещанный и возвещенный ими прекрасный «конец истории» не наступает по смехотворно ничтожной причине – ему мешает ужас без конца.
 Френсис Фукуяма верит в логику истории, что позволяет ему глядеть далеко вперед. Поэтому он уверен, что западные «общечеловеческие» ценности и западные институты?, равно как и научный метод, открытый на Западе, имеют общечеловеческое значение и победят во всем мире. Рано или поздно мир со множеством своеобразно пахнущих культур станет просто культурным. А в культурном обществе лучше всего пахнет тот, от кого ничем не пахнет.
 Ветры времени несут конвергенцию и глобализацию, универсализм и интеграцию поверх таможенных барьеров, территорий национальных государств, границ культур и цивилизаций. Посему сопротивление и противостояние Западу не может быть релевантным. Для того чтобы сопротивляться Западу, ты должен перенять западную технологию и методологию, которые повлекут за собой западный тип образования и общественного устройства, западные темпы и образ жизни. То есть, для того, чтобы сопротивляться Западу, ты должен стать им, а превратившись в него, родимого, ты теряешь всякую мотивацию сопротивляться глобальной вестернизации.
 Сегодня, по мнению Натальи Серовой, вопрос стоит по другому: «Либо западная цивилизация перестроится, мобилизуется, откажется от всего лишнего и мешающего, вернется к библейскому "око за око" и победит, либо будет тем или иным способом поглощена или разрушена молодым, пассионарным, а главное уверенным в своем праве на насилие и победу противником.
Эту альтернативу можно расшифровать и иначе - либо западная цивилизация победит, перестав быть собой, либо вообще перестанет быть».
 Вот тебе и ценностный выбор: между регрессией и исчезновением. По-видимому, на каком-то этапе мир заблудился и заехал в тупик. И теперь по чрезвычайно узкой, проторенной нами же дороге, мы выбираемся задним ходом. Деградируем, чтобы выжить.
 « Существует глубинный исторический механизм, который ведет к долгосрочной конвергенции поверх культурных границ: во-первых, наиболее сильно в экономике, затем в сфере политики, и наконец (в наиболее отдаленной перспективе) - в культуре.» – утверждает пророк «конца истории». Многим по прежнему в это хочется верить.

Три черных сентября
 Три года назад, в сентябре 1999 года, идеологические часы России под грохот террористических актов пробили конец постсоветской перечеркивающей эпохи. Кончилось время пустых постаментов, бывших символом прежнего дискурса. Кончилось время неистовых разоблачений, люди замерзли, им захотелось заново облачиться. Кончилось время разбрасывания каменьев. Время собирать камни. Чтобы строить… То ли дома, то ли новые баррикады… Кончилось время новых прочтений, опровергающих буквальный смысл текста. Внезапно на пост главы великой, но посрамленной державы стал требоваться совершенно нормальный, то есть - державный лидер.  Путин, вначале воспринимавшийся как глава технического, временного правительства, отрастил безальтернативный рейтинг. Кончилось время разных временных. Граждане требуют постоянства! Шпенглерианцы израильской прессы окрестили этот процесс новой псевдоморфозой России.
 Ровно через год, в сентябре 2000 года, в Израиле после провала переговоров в Кемп-Дэвиде и  восхождения Арика Шарона на Храмовую гору, началась интифада, и почил в бозе постсионизм. Бывший премьер-министр Беньямин Нетаниягу заметил, что под влиянием палестинского террора Израиль перешел от пост-сионизма к пост-пост-сионизму, то есть, продвигаясь в неведомое грядущее, страна квадратных помидоров возвращается в до боли знакомое прошлое. Наступило время Шарона. Израильские танки «бреют» Мукату. Наши мальчики возвращают огонь из Нетании в Дженин. Слово «национализм» уже не воспринимается как ругательство, а разговоры о «патриотизме» перестали вызывать зевоту. И на круги своя возвращается ветер. И идет карусель по кругу.
 Еще через год, 11 сентября 2001, в густых клубах едкого белого дыма задохнулась американская концепция постисторического общества. В гари и пыли Граунд-Зиро, в воздухе полном асбеста, бензола, диоксина, хлороводорода, фасгена, фриона и другой канцерогенной гадости, никакая логика истории выжить попросту не могла. Если сильно ударить по голове, то вам будет уже не до логики.
 В Израиле и в России многие восприняли события 11 сентября с идущими от сердца, по-человечески понятными восклицаниями: «Ну что, доигрались, поборники прав человека? Вырастили на свою голову? Теперь будут знать. Так вам и надо…».
 Постисторизм не выдержал столкновения с рудиментарной историей. Страна, экспортировавшая демократию во все отдаленные уголки, решила сознательно заняться ее ограничением.  Изощренная сложность уступила место примитивизму, симпатичной бездумности Буша. Мир простился с эпохой по имени «пост».

Хороший был покойничек.
 Я буду говорить о постсионизме, менее известном читающему по-русски. Хороший был покойничек. Горе его было даже не в том, что он был слишком жалостлив и миролюбив. Это участь всех левых интеллектуалов, университетской элиты Израиля от великого бородатого Бубера до его бубнящих последователей. И не в том, что постсионизм граничил с национальным нигилизмом, причем с другой, враждебной стороны границы. Евреи привыкли заниматься самокопанием и смеятся над собой. Постсионистам это прощали. Подлинная проблема заключалась в том, что эти умники намеривались обуть Израиль в сапоги нормализации. Из хороших побуждений. Чтоб быстрее идти по дорогам глобального мира. То есть отказаться от избранности, которая прямо переходит в ущербность.  Это уже не прощают.
 О чем мечтали постсионисты? Один из лучших ивритоязычных авторов современного Израиля А.Б. Иешуа писал:
   «Когда наступит мир и законные границы государства Израиль удостоятся окончательного признания международным сообществом, и в особенности народами того региона, в котором мы живем, мы обнаружим, что «нормальная жизнь» нас вовсе не принизила. Напротив, откроется новая эра многих возможностей, когда еврейский народ сможет свободно определять свою судьбу, создавать свою собственную, полноценную культуру и принимать участие в создании облика человечества как равноправный член сообщества наций. «Нормальность» будет тогда осознанна как лучший способ быть уникальным и непохожим, особенным и единственным (как любая другая страна) без постоянного страха потерять свою сущность».
   Эти слова – настоящая квинтэссенция сионистской мечты: нормальное существование для еврейского народа, живущего в независимом государстве с еврейским большинством. К сожалению, им, может быть, так и не суждено осуществиться.
 Большинство израильских граждан – евреи, и все же они, за редкими исключениями, не могут прийти к согласию относительно фундаментальных норм своего общества. В действительности, они не могут даже договориться, кого именно считать евреем. Этот спор не нов, его корни уходят в глубину веков. В сознательно «неграмотных» словах недавно умершего иерусалимского философа Шмуэля Гуго Бергмана этот спор ведется между «двумя еврейскими нациями». Бергман объясняет: «В иудаизме всегда были две борющиеся друг с другом фракции. Одна из них – сепаратистская. Этот иудаизм ненавидит неевреев. Он лелеет «амалекитянский комплекс».
 Амалекитяне атаковали древних израильтян с холмов во время их скитаний в пустыне, поэтому Бог приказал их всех уничтожить. При каждой возможности, пишет Бергман, эта фракция настаивает: «Помни, что он тебе сделал». И есть другой иудаизм, который Бергман охарактеризовал с помощью строчки: «Ты должен любить соседа, как самого себя». Этот иудаизм дозволяет нам забыть Амалека; это иудаизм любви и прощения».
  Первая версия зафиксирована в воинственных писаниях Иисуса Навина, в «Книге Судей». Но в той же Библии есть и вторая – версия еврейских пророков, говоривших о мире и всемирности, социальной справедливости и едином Творце вселенной, Судье народов, Царе царей, о Господе, который заботится о спасении жителей асирийской Ниневии не менее, чем о народе Израиля.
 Сегодня, по мнению постсионистов, сепаратистская фракция монополизировала понятие сионизм, патриотизм, национальная гордость. Всякий, не входящий в нее, обьявляется предателям, ниспровергателем, отщепенцем.
- Здравствуйте, товарищи правые экстремисты! – говорят одни.
- Чтоб вы сдохли, господа левые антисемиты! – отвечают другие.
 Трудно прийти к соглашению, кто является пост-сионистом, потому что нет согласия по поводу того, кто  сионист. «Возможно, определить, «кто – сионист» еще труднее, чем «кто – еврей», - сказал однажды историк Шмуэль Эттингер. Эти затруднения усложняют дискуссию. Границы размыты: еврей, иудей, сионист, израильтянин.
Эта вековая свара породила миллионы слов в книгах, статьях и речах, подогревая дискуссию, продолжающуюся в Израиле со дня его возникновения. Дебаты разгорелись еще жарче в 1998 году, когда приблизился пятидесятый День Независимости страны. Вряд ли битва аргументов в тот момент породила какую-то единую новую идею, но новый термин – пост-сионизм – звучал все чаще и чаще.
 «Это выражение, вообще-то, - ругательство: правые использовали его, чтобы доказать, что они – лучшие патриоты, чем левые. Им размахивали, как оскорбительным прозвищем, чтобы запятнать всё: от готовности к компромиссу в арабо-израильском конфликте, и до вызова, брошенного историками сионистским мифам.
Но термин пост-сионизм используется также как оценка самого сионизма: он означает, что сионизм выполнил, достаточно успешно, свою работу, и теперь Израиль должен перейти к следующему этапу. Некоторые видят в этом цель; некоторые – опасность» – пишет один из идеологов постсионизма Том Сегев.
 В Израиле все постмодернисткие штучки находятся на поверхности, реальность собственного существования как государства, как народа живущего не стала банальной. Евреи еще до сих пор ведут спор: имеем ли мы права на эту землю. Спор этот ведется не для того, чтобы убедить кого-то. Дискуссия ведется среди убежденных. Собирается пара-тройка евреев и начинают говорить «за сионизм».
- Мы имеем права здесь жить! – говорит один.
- Да это вообще наша земля! – возражает другой.
- Эту Землю даровал нашим праотцам Господь, заключив с ними Союз в пустыне Синай! – уточняет третий.
- Да тут вообще до нас было болото…
- Арабы сами виноваты…
- Народ Израиля, Тора Израиля, Земля Израиля – едины!
 И чем дальше продолжается спор, тем больше уходят в национальную мифологию во имя оправдания собственного существования, которое в оправдании не нуждается.

«Новые историки»
 Самое время попытаться понять эпоху по имени «пост», из-под которой мы не совсем благополучно выползли. Это была эпоха переоценки ценностей.
Сегодня мы переоцениваем переоценку. Мы расплевываемся с «новыми историками», не совсем понимая, чего же они хотели. «Обычные историки» придерживаются версии победителей. Они их не судят. Они судят побежденных, исходя из принципа: «сами виноваты». И это благоразумно. Большинство событий мировой истории мы знаем в изложении преследователей. У преследуемых нет ни времени, ни возможности огласить свой вариант.
«Новые историки» исходили из орвелловского постулата, что справедливость – вечная беженка из лагеря победителей. В любой стране, где возникают «новые историки» они пытаются пересмотреть основные события национального прошлого с целью оправдать побежденных, очистить их имя.
 Что такое постсионизм? Каждое определение, начинающиеся с приставки «пост», указывает на нечто большее чем попросту «после чего-то». Постсионизм не только говорил о том, что «сионизм выполнил, достаточно успешно, свою работу, и теперь Израиль должен перейти к следующему этапу», - он попытался переоценить результаты этой работы, её качества, средства достижения результатов. Прекрасная и ужасная книга Тома  Сегева «Новые сионисты», английский вариант «Элвис в Иерусалиме» –подлинный сгусток такой переоценки ценностей. Это манифест постсионизма.
 Том Сегев пищет о государственной мифологии, которая входит в повседневную жизнь людей.  Он рассказывает историю своей семьи:
«Мой отец, коммунист, бежавший в Палестину из нацистской Германии, погиб во время войны за независимость Израиля. Каждый год, в День памяти павших солдат, моя мать получала письмо от министра обороны. Каждый год, когда приближался этот день, министр писал семьям погибших , уверяя их, что все войны были навязаны нам врагом, что наши жертвы не были принесены напрасно, что Израиль делает все возможное, чтобы наступил мир».
 Том  Сегев пишет, что с годами он начал обращать внимание, на содержание министерских писем, как постепенно созревал протест, гнев против лжи, возведенной в ранг государственной политики на основе национального консенсуса. Трудно было найти сколько-нибудь заметную разницу между письмами первого главы правительства и министра обороны государства Израиль Давида Бен-Гуриона и письмами его вечного опонента, тоже премъер-министра и министра обороны Менахема Бегина. Или между письмами Леви Эшколя, именуемого в народе не иначе как «старый бухгалтер», или «не чай, не кофе», и письмами национального героя и самого сексапильного израильского политика Моше Даяна, письмами невезучего, интригующего мечтателя Шимона Переса, напоминающего вечно спешащего кролика из «Алисы в стране чудес», и письмами «ливанского волка» Ариэля Шарона, человека, не имеющего красных линий и не останавливающегося на красный свет.
 «Я был в ярости, поскольку в этих письмах я  искал правды и только правды и не находил ее. Не все войны были нам навязаны; не всегда Израиль делал все, чтобы предотвратить войну; порой люди погибали безо всякой причины.
   Премьер-министр и министр обороны Ицхак Рабин написал нам письмо в очень интимном тоне. «Уже заполночь, очень поздно, и это уже восьмой или девятый раз, что я вам пишу... И что могу я сказать? Уже ночь, и я знаю, что вы мечетесь в своих постелях, и сон бежит от вас... Ваши мысли возвращаются к словам и образам и воспоминаниям о вашем сыне, вашей дочери, вашем отце, вашем муже, вашем брате... Они приходят к вам в ваших снах, всегда юные, не достигшие еще и двадцати; они только начинали жить, хотели жить, хотели любить, устраивать свой дом; молодые люди, смотрящие в будущее с великой надеждой, которая была внезапно оборвана».
   Я бы предпочел жесткий тон того Рабина, которого я знал, этому задушевному сочинению, потому что в момент истины я хотел полной истины. «В моих письмах в День Памяти я всегда писал вам о мире», говорилось далее в письме. «Мир настал. Трудный, болезненный, израненый, борющийся с препятствиями на своем пути. Но он здесь». Шел 1994 год. Мира не было.
   Может быть, именно эти ежегодные письма отточили мой скептицизм по отношению ко всему, что бы ни говорило правительство» – пишет Том Сегев. Этот скептицизм характерен, не только для него, но и для целой для группы людей, которых называют «новыми историками». Еще несколько лет назад эти люди почитались как цвет интеллектуальной элиты Израиля, залог переосмысления и обновления страны, сегодня их подвергают почти всеобщему презрению и проклятию, в качестве «пятой колоны», которая разрушила патриотическую идеологию и подорвала боевой дух нации, подтолкнув Израиль на гибельный путь односторонних уступок.
 «Новые историки» – далеко не самоназвание группы. Сами они категорически  отвергали это определение.
- К чему прилагательное «новые»? - говорили они. - Оно ошибочно. Мы не «новые историки», борющиеся с прежней историографией, мы - первые историки этой новой страны. Потому что в годы становления Израиля историографии не было; была мифология, была идеология. Было много промывания мозгов.
  Когда в начале 1980х годов первым историкам было позволено изучить вновь рассекреченные документы, они то и дело хватались за голову от изумления. «Этого мы не проходили в школе» - повторяли они вновь и вновь.
 Затем они подверглись к критике: «Для чего вы разбиваете наши мифы? Кто дал вам на это право?».
 Некоторые люди нуждаются в мифах, это допустимо. Миф – есть базовый способ осмысления мира. Люди живут в устоявшихся домах усвоенной мифологии. Собственно, миф это и есть дом души, оберегаемый не менее чем реальное жилище. И всякий, кто посягает на фундамент национального мифа воспринимается как поджигатель. Это нормально, что человек готов защищать свою обитель.
 Но есть такие, кто ведают лживость мифов, но предпочитают жить в привычном «двоемыслии», ибо верность мифу и догмам идеологии для них равнозначна любви к Родине. Такой любитель Родины говорит, что мифы нельзя расследовать, потому что это непатриотично. Это уж всегда так с патриотами – они точно знают, кто патриот, а кто – нет.
 Разоблачение мифа расматривается как преступление, попытки докопаться до истины, а тем более предать её гласности – как предательство страны и национальных интересов. Демифологизация истории всегда равна деидеологизации общества. В те же восьмидесятые в гораздо более идеологизированном обществе историкам разрешили слегка скорректировать коммунистический миф…
 Последствия хорошо известны. Великая и непобедимая империя стала проседать и развалилась на куски. Вместе с ней пошла на убыль и эпоха великих исторических разоблачений, пока время не совершило очередной виток, очередную операцию «отрицания отрицания». Людям надоело. Они решили перечеркнуть эпоху великих перечеркиваний, переоценить переоценку, пересмотреть результаты поспешной исторической приватизации. Помянем негромким сердечным словом период «новых историков» и их время! Ведь это уже история.

Перед статуей Герцеля
 Я еду в маршрутном такси по шоссе Тель-Авив-Хайфа и читаю книгу Сегева. Люди сидящие вокруг меня и обсуждающие последний теракт, сами того не понимая, опровергают эту книгу. Умом я во многом согласен с автором. Но что может ум в мире разбушевавшихся эмоций? И кто имеет право осуждать горячность людей, живущих в ситуации непрекращающегося террора.
 Мы проезжаем один из самых элитных городов Израиля. В Израиле, в отличии от других стран, за левых голосуют элитные слои населения. Богатые у нас «красные». За белых голосуют те, кого израильские элиты за глаза именуют «черными» - наименнее защищенные слои населения, страдающие, по мнению одного из постсионистов садомозахистким комплексом.
На холме при въезде в Герцлию стоит памятник Теодору Герцелю, в честь которого и назван город. Возведением этого похожего на бумажный силуэт памятника герцлийский муниципалитет внес свой вклад в повышение сионистской сознательности. Скульптор Ури Лившиц изготовил весьма курьезного Герцеля: плоский, как фанерка, он одет в черный сюртук и водружен на водокачку. Чтобы фигура не опрокинулась навзничь, она укреплена с помощью стального жгута.
   Через несколько лет после создания скульптура потребовала починки, и, пока длились ремонтные работы, с водокачки свисал транспорант, на котором красовалось имя подрядчика: Мохаммед Махмид, какой-то израильский араб.
По окончании работ транспорант убрали, и под статуей снова стали видны слова: «Герцлия - город сказка», вызывающие в памяти знаменитое пророчество Герцеля об еврейском государстве: «если захотите – это не сказка».
 Герцель считал, что стоит только сильно захотеть и сбудется мечта. История сионизма доказала правоту этого утверждения. За сто лет своей деятельности сионистское движение привело часть еврейского народа к частичной независимости на части земли Израиля, то есть, это казавшееся безнадежным предприятие явно увенчалось успехом.
  Израиль – это одно из величайших достижений двадцатого века, несмотря на все свое несовершенство. В течение первых лет, жить в Израиле означало находиться в состоянии непреходящей гложущей тревоги. Всепроникающим было ощущение, что ничего постоянного нет и кто вообще знает, возможно, через пару лет не будет и самой страны. Это может служить объяснением странному обычаю, возникшему у пассажиров израильской авиакомпании Эль-Аль: когда самолет приземлялся в Тель-Авиве, они разражались аплодисментами. Рабочей гипотезой было, что самолет должен развалиться. Успешное приземление служило поводом для торжества.
   Трудности и в самом деле были огромными, и Израиль справился с большинством из них. Лишь немногие теперь аплодируют пилотам компании Эль-Аль после посадки. Появилось третье и четвертое поколение израильтян: они говорят со своими родителями на иврите, учатся в тех же школах, что их папы и мамы, служат в тех же самых армейских частях, имеют аналогичный жизненный опыт. Они ведут одинаковый образ жизни, у них одинаковое чувство юмора, одинаковые устремления. У сегодняшних израильских детей есть то, чего зачастую не было у их родителей и родителей их родителей: живые и досягаемые бабушки и дедушки. То, что этот очевидный в своей простоте факт воспринимается как нечто само собой разумеющееся, и есть главное достижение этой страны.
 Данные ООН, Всемирного банка, Международного денежного фонда, Международной организации здравоохранения и ЮНЕСКО показывают, что большинство израильтян живут гораздо лучше, чем многие другие народы мира. Таблицы данных обычно включают около 150 стран; в них сравниваются такие показатели, как валовой национальный продукт, выживаемость детей, продолжительность жизни, грамотность. Израиль по всем этим показателям находится в первой двадцатке. Большинство израильтян живут все лучше с каждым годом, и эта тенденция продолжается, несмотря на растущий разрыв между богатыми и бедными. Большинство израильтян, таким образом, могут надеяться, что их дети будут жить лучше, так же, как они сами живут лучше своих родителей.
   Статуя Теодора Герцеля при въезде в носящий его имя город вырисовывается на фоне целого строя высотных оффисов из стали и стекла. Эти здания захватывают дух своей вызывающей импозантностью, из них так и прет преуспевание и роскошь. Большинство их  владельцев – гигантские компании высокой технологии, как израильские, так и международные. Все это совершенно в духе провозглашенной Герцелем Американской Эры процветающей урбанизации, включая магазин деликатесов Мизра, который продает гастрономические изделия из свинины, продукцию одного из киббуцев на севере страны. Его просторный торговый зал представляет собой некое Святилище Ветчины, где вам предлагаются лакомые куски, свезенные со всего света. Толпы израильтян отовариваются здесь; по субботам вы не найдете поблизости ни одной свободной стоянки.
 Герецль был бы, по всей вероятности, восхищен. По правде говоря, живи Герцель в Израиле в наше время, он бы подвергся нападкам как постсионист. Во многих отношениях он действительно был первым постсионистом. Герцель считал, что евреям необходима их собственная страна, потому что большинство из них не могут быть полноправными гражданами в странах своего проживания. Он видел преследования и дискриминацию евреев, как непреходящий факт. Пока евреи живут в рассеянии, они могут быть жертвами антисемитизма. Герцель размышлял о двух возможных решениях проблемы: ассимиляции или эмиграции в другую страну, где евреи смогли бы создать собственное государство. В ассимиляцию Герцель не верил. Поэтому он призывал к еврейскому государству.
 Герцель не считал, что еврейское государство должно быть создано обязательно на исторической Земле Израиля. Аргентина была подходящей возможностью: Герцель отзывался о ней с похвалой как о богатой стране с огромной территорией, очень разбросанным населением и умеренным климатом. Позднее дипломатическая деятельность Герцеля побудила Британскую империю предложить еврейскому народу национальную автономию в Восточной Африке. Предложенная территория позднее ошибочно ассоциировалась с Угандой. Герцль считал, что нужно принять предложение, хотя бы как временный выход.
 «Если учесть его видение мира, он, вероятно, не посчитал бы Землю Израиля достойной войны за нее. С Аргентиной все было бы проще. Он также осознавал, что в христианском мире поднимается оппозиция сионистской идее и соглашался, что Иерусалим не должен быть включен в территорию еврейского государства» - доверительно сообщает Том Сегев.
 Развивающийся сионизм вынужден был сменить концепцию. Одна из первых атак на палестинских евреев побудила историка Йозефа Клаузнера написать: «Если арабы воображают, что они могут спровоцировать нас на войну, и что из-за нашей малочисленности они нас легко победят, они глубоко заблуждаются. Наша кампания включит в себя все 13 миллионов евреев во всех странах мира. Каждому известно, сколько государственных деятелей, сколько людей, формирующих общественное мнение, как много людей великого ума, великого богатства, как много влиятельных людей есть у нас в Европе и в Америке». Это утверждение было одним из первых признаков смены курса, происходившей в умах палестинских сионистов. Вместо того, чтобы видеть это государство как предназначенное для спасения евреев мира, они начинали требовать от мирового еврейства защищать еврейскую общину в Палестине. Это тоже великая цель, но она не имеет ничего общего с сионизмом Теодора Герцеля.
 Герцель также не признавал особой важности за древнееврейским языком. «Кто из нас владеет ивритом в достаточной степени, чтобы, пользуясь им, купить билет на поезд?» - писал он. Он считал, что евреи в Израиле будут говорить на своих родных языках. Образцом ему служила Швейцария. В его представлениии еврейское государство было нацией еврейских иммигрантов: «И на Земле Израиля мы останемся такими, какие мы есть, и так же точно мы не перестанем любить, с сожалением об утрате и страстной тоской, те страны, где мы родились и откуда были изгнаны,» - писал он. Точно так оно и вышло, к великому неудовольствию некоторых отцов-основателей израильского сионизма.
  Менахем Бегин писал, что еврейское государство было создано благодаря книге Герцеля с аналогичным названием. Однако тот сионизм, который был сформулирован в тексте этой книги - фундамента сионистского движения – никогда не был принят большинством израильтян. Все как один отцы-основатели, поселившись а Палестине, культивировали здесь местный вид сионизма, который очень отличался от провозглашенного Герцелем. Самое главное отличие этой доморощенной идеологии от теории Герцеля состоит в том неоспоримом факте, что сионизм, утвердившийся в Палестине, перестал видеть в создании государства средство для решения проблем мирового еврейства и начал понимать его как самоцель и как локальную задачу.
 Сегев рассказывает об этом, чтобы доказать, что «…по сравнению с израильским сионизмом, сионизм Герцеля стал казаться неотчетливым, бледным, умеренным и склонным к компромиссу, в самом деле совсем не патриотическим – в точности тем, что израильские правые политики называют сейчас «постсионизмом».
 Но моих спутников это не убедит. «Эти левые…» – говорит один из них другому. Дальше начнется волна мифических обвинений. Вмешиваться бесполезно. Уточнять бессмысленно. Пока «новые сионисты» себя под Герцелем чистят, мы едем дальше. Логика отдыхает.