7.
Днём спальня казалась совсем другой, и Борис никак не мог понять, где он. Гораздо естественнее было бы очнуться от всего этого сна в своей вонючей комнатушке на Южном коробе. Но вокруг было чужое великолепие, какие-то летящие лепные ангелы на разделённом стенкой потолке, салатные обои, ковёр во всю стену, другой - на половину паркетного пола. Да, живут же советские люди, подумал он привычно завистливо. Взгляд его сдвинулся к задёрнутому тяжелыми зелёными шторами окну, скользнул к креслу.
И сон тотчас слетел без следа. В кресле сидела девушка с кукольными голубыми глазами. Что-то очень знакомое было в складке её губ и посадке головы. Она была явно напряжена и ждала его пробуждения с нетерпением. Встретившись с ним взглядом, она издала странный всхлип, испуганно моргнула и нервно стукнула перед лицом кулачками, словно готовясь к бою.
“Ну, и что ты скажешь на то, что я сегодня ночью спала с Серёжей?” - вызывающе спросила она и опять судорожно моргнула. Борис отогнал идиотскую мысль о Пацане - оставшемся в Певеке Серёге Бацанове. Надо было возвращаться в роль. Он молча встал и не спеша надел пижаму. Девушка удивлённо вскинула брови: “Однако, у тебя иногда завидное самообладание, папа. Ты просто уверен, что я тебя разыгрываю, пугаю? Шучу? А я говорю серьёзно. Более того, мама уже в курсе дела и, естественно, в истерике. Теперь я пришла за твоей арией. Начинай!.. Я зараннее знаю, что ты мне скажешь. Так что можешь не строить из себя Жана Габена. Или ты накачиваешь себя изнутри, чтобы меня ударить? Я готова, - она развела худыми бледными руками. - Ведь тебе всё можно! Давай, ори, дерись. А потом ещё мама приедет - со своей порцией дерьма на мою голову...”
Какая мама, лихорадочно думал Борис. Он же сказал, что его Юлия со своим подполковником в ГДР... И - ни слова о взрослой дочери! С-скотина...
“Ты что, вообще проглотил язык от моей наглости? Странно, при твоём-то африканском темпераменте. Но, учти, я его тоже унаследовала, хотя и пополам с маминой рыбьей кровью... Это, кстати, твои слова. Ну не молчи же... а то мне... уже просто... страшно! И ты так странно смотришь, как на чужую...”
“Тебе... понравилось?” “Ч-что?..” - узенькое лицо девушки затряслось не то от смеха, не то от рыданий. Она привычно выдерживала тот самый тяжёлый волчий взгляд, что всю жизнь отпугивал от него друзей и врагов.. Потом резко встала, отошла к огромному окну и отдёрнула шторы, ослепив Бориса серым светом ленинградского полдня. “Этот кретин ничего не умеет, - глухо сказала девушка, поднимая голову к небу. - Он просто болтун. И я тоже. Мы уснули и всё. Словно одного пола. Как это всё противно... Ты - рад? - агрессивно обернула она невидимое на фоне окна лицо. - Твоя дочь осталась девственницей. Целкой! - завизжала она. - Поясничай, хохочи! Я пришла за этим...”
“Вы научитесь. Не со второй, так с третьей ночи. Только надо спокойнее. Нащупать эрогенные зоны друг друга. И посмелее - и наступать и подставляться. Позволь ему именно то, что нравится тебе самой, осторожно поразузнай, что больше всего нравится делать ему. И - провоцируй, углубляй.”
Девушка таращила кукольные глаза, даже схватила себя за виски, не веря своим ушам. Потом как-то обмякла и вскочила на широкий подоконник, села, охватив тонкие колени узкими синеватыми руками.
“Да я его, кретина, видеть не могу... – тихо сказала она наконец. - Что ты скажешь, говорит, если я тебя поцелую... Кретин...” “Всё в жизни надо делать когда-то с самого начала, дочка (Как, чёрт побери, её зовут... Ну, Валера, братец, попадёшься ты мне...), и тебе, и ему. Какой же он кретин? Мальчик же ещё.”
“Правда... Такой, знаешь, славный мальчик... Папа, может это уже не ты?.. Такой странный...” “Когда ты сообщила маме?” “Сегдня утром, телеграммой: Сделала попытку стать женщиной. Почти удалось. Здорово, правда? Мне очень понравилось. Мама должна понять, что я не сдохла вместе с вашей дурацкой любовью, стихами, письмами, истериками, мерзкими изменами и разлукой. Если бы этот кретин не оказался таким кретином, я бы сегодня забеременела вам обоим назло. Без брака, ячейки советского общества, пусть тебя на парткоме разбирают. Тебя и это не берёт сегодня?” - она соскочила с подоконника и подошла вплотную, глядя почти с ненавистью.
“Просто мне надоело с тобой ссориться.” “Тебе было видение? Ты и маме простил подполковника танковых войск?” “Не будем об этом.” “Серьёзно? Тогда я счастлива. Таким ты мне нравишься куда больше. Ну, как там Север, стоит?.. Серёжка - ужасный пошляк. Такое сказал...”
“Не стоит, значит не стоит?” - брякнул Борис и похолодел.
“Па-апка!.. - подпрыгнула девушка и поражённо и снова впрыгнула на подоконник, прижав колени к животу. - Ну и фатер у меня! Ты там на Севере влюбился? В блатную?” “Хочешь всё-таки меня разозлить?” “Уже теплее... Слишком уж ты спокоен сегодня. Словно тебя подменили...”
“Как тебя называл в постели твой Серёжа?” “Представляешь, Ирмой! Надо же придумать какое-то собачье имя!”
“Приготовь-ка мне чаю, Ирочка.” Девушка оцепенела, снова спрыгнула с подоконника и обошла Бориса со всех сторон: “Фа-тер, ты мне сегодня определённо нравишься. Как тебя зовут?” “Что это значит?” “Если благородный родитель не знает имени единственного чада, то и мне позволительно назвать тебя, скажем, дедом Василием. На тебя что, самолёт упал? Льдиной затёрло? Или пьяная белая медведица в ухо пукнула?”
“Знаешь, ври, да знай меру...” “Ты её знаешь сегодня!.. Восемнадать лет была Римма и вдруг какая-то Ирочка! И главное - чай! Попробовал бы тебе кто-нибудь чай заварить вместо чёрного кофе! Новость не для взрослых дочерей. Сдохнуть мало.” Вдруг что-то дрогнуло в глубине кукольных глаз: “Папа... Это... не ты?..”
“Видишь ли, Римма... Ты почти угадала. Наш самолёт при посадке слишком сильно тряхануло, а я крепко спал. Меня контузило, и у меня начались какие-то странные провалы памяти. Еле нашёл свой дом, представляешь?” Он тяжело прохаживался по ковру, стараясь чуть проседать, как это странно делал Валерий. Дочь следила за ним вылупленными голубыми шариками.
“Ты стукнулся головой? Ты обращался к врачу?” “Какой там к дьяволу врач! Стоянка самолёта была час, край дикий, Хатанга, Таймыр... Головой вроде не стукнулся. Я сидел на переднем сидении без ремня. Меня бросило на стенку кабины пилотов всем телом. Общая контузия. Конечно схожу к врачу, но пока просто не знаю, как буду работать... Самые простые вещи забываю. Надо заново входить и в семейную, и в научную жизнь. Ты мне поможешь?” “Господи, что за вопрос! Я так рада, что ты изменился. Если бы!.. Ведь ты был, прости, такое говно, каких мало где встретишь...”
Вот в это я охотно верю, подумал Борис. Удивительное говно этот братец...
“Как я могу тебе помочь?” “Прежде всего, не удивляться моей забывчивости и терпеливо поправлять. Пойми, если я признаюсь врачу или в институте, то меня тут же попрут минимум с должности. Например, я действительно не помню точно, где мама. И она действительно едет к нам?” “Да нет, конечно! Я нарочно сказала, что дала телеграмму, не бойся. А мама уже три года в Германии, в нашей группе войск с тем подполковником, помнишь?” “Так не было телеграммы?” “Да слушай ты меня больше! Стану я такие телеграммы давать!.. И вообще, считай, что я и тебе ничего не говорила. Тем более, что ничего и не было. Он даже отказался лечь со мной, устроился на раскладушке, я и разозлилась... И нафантазировала, как вас разыграю.” “Разозлилась? Очень хотелось, девочка?..”
Римма вдруг горько и громко заплакала. Он усадил её к себе на колени в кресле и стал гладить по почему-то пегим и редким волосам её крохотный череп, действительно испытывая острую жалость к родной племяннице.
“Не надо, - прижимаясь к нему рыдала она. - Я не хочу... Если ты действительно вдруг станешь настоящим папкой, я же просто с ума сойду от радости, я... я не выдержу... Я просто сдохну от счастья...” “Я называл тебя Риммой?” “Ты? Что ты, никогда. Как придумал в детстве дурацкое имя Муля, Римуля, так и звал.” “Тебе приятнее Римма? Или... Ирма?” “Ирма... Зови меня как он, хорошо? Папочка! - стала она целовать его лицо, заливая щёки слезами. - Господи, у меня есть папочка...” Ну и сволочуга этот Валера, думал Борис, пока Ирма яростно сморкалась в его платок. И зачем так рискует? Ведь мой провал на работе - его провал! И несчастной Майке не сдобровать с этим идиотом...”
“И давно мы с тобой не ладим?” “Ты меня ещё пять лет назад к бабушке Ксении сплавил на Васильевский. Я с тобой даже реже, чем с мамой виделась... Просто сегодня решила тебе досадить. После вчерашнего.” “Значит что-то было всё-таки?” Ирма выскользнула с его колен и снова отошла к подоконнику. Чувствовалось, что это её давнее девчачье место.
“Было, - сипло сказала она и шмыгнула носом. - Всё было. Серёжа - мужчина, а твоя шутка - дурацкая. Просто он действительно ничего не умеет, страшно волновался, возился, потом сдох. Я психанула и ушла. Ты там смеёшься? Я спиной чувствую. Нет? - резко обернулась она. - Нет!? Тогда это действительно уже не ты...”
“Над чем же здесь можно смеяться, дочка? Вы научитесь. Вместе. Просто я не... помню Серёжу.” “Ты? Да ты же его и не видел никогда. Он мичман-курсант, подводник, на последнем курсе. Тоже, кстати, распределён на Север, в Полярное. И я ему обещала с ним поехать. Навсегда.” “Не бывает навсегда. Послужит на Севере, а потом - в Севастополь или... в Хайфу.” “В Израель? К жидам? С пархатыми жить?” “Там же наша база.” “Я им не верю. Лучше к албанцам, они славяне, как мы. Там тоже база. И тоже тепло.” “Он ленинградец?” “Нет, сталинградец. Его папа - капитан на Волге. Знаешь, какой Серёжа красивый! Вот такие плечи... Папа, можно я не буду поступать на юридический, как ты заставлял?” “Ты хорошо кончила?” “Ты что! Две четвёрки в аттестате. Остальные тройки.” “Тогда можно. Выходи замуж, рожай мне внуков. Это и есть женское счастье. Не лезь в вуз. Иди за моряка, если берёт.”
“Папа, а если... он действительно ничего не может? Бывают же эти... как их?.. Я его люблю, но не смогу... без этого...” “Не думаю. Ты его приведи, поговорим за коньячком.” “Правда? Папочка! Знаешь, он водку любит. Говорит, что в уставе адмирала Нельсона было сказано, что моряк должен быть чисто выбрит, опрятно одет, слегка пьян и в меру нахален... Как тебе?” “Замечательно. И ты блесни: наполни свой череп вином, пока он землёй не наполнен. Как тебе?” “Сдохнуть!...Папочка! Это не ты!! Слава богу...”
“Ладно, мне пора на работу. Проводи меня...” “Ты серьёзно хочешь познакомиться с Серёжей? И поговорить с ним насчёт этих, как ты сказал, эрогенных зон?” “Когда у него увольнение?” “По средам, субботам и воскресеньям. Завтра вечером ты будешь дома?” “Буду. И поговорю.” “Знаешь он какой сильный! Он меня как-то через Кировский проспект на руках перенёс, чтобы ног на замочила. Ты маму так носил? А... прости. Я забыла, что ты тряханутый. Папочка!..”
8.
“Сегодня кина не будет, - решительно отвела Майя руки Валерия. - Сегодня будем только разговаривать. Курс уже на Шпицберген. Что там будешь делать? Или - мы будем делать?” “Ты согласна попытаться бежать со мной в свободный мир?” “Я не знаю...” “Тебе мало одного ПТН? Или ты думаешь, что все ласкают как я?” “Если попадёмся, будет не ПТН, а МГБ. Это уже не спектакль... Борис...”
“Я готов рискнуть. Но хочу с тобой.” “Не насытил свою страсть?” “А ты?” “Разговор не обо мне, а о тебе? Я тебе не надоела, второй заяц, как первому?” “Ты ему не надоела. Он наоборот за себя боялся, если вдруг потеряет контроль и...” “Слышала я эти сказки братьев... как вас там... Рабиновичей...” “Не обижайся на Бориса. Ему там ой как не сладко. И в семье, и в институте.” “А если он провалится и расколется...” “Тогда нам с тобой...” “Поняла. Но ведь и ему жить хочется. Так что выпьем, как там тебя, зайка, за того, второго. И - всё. Следующий сеанс нашего с тобой эротического триллера - только там, за железным занавесом. Всё! Я сказала - всё! Старайся, чтобы мы не попались, если хочешь продолжения этого фильма... Валерий Алексеевич. А то нам с тобой, вместе и порознь, такие ужасы устроят!.. С такими умелыми партнёрами...”
3.
1.
“А, Валерий Алексеевич! Наконец-то, дорогой. Побледнел, похудел, словно лет пять пробыл на Севере. Неужели так вымотала дорога?” “Простите, Кирилл Антонович...”
У собеседника вытянулось лицо: “Чего это вдруг?” (На «ты» с ним, понял Борис.) “Приболел я, Кирилл, прости. С памятью что-то. Потом расскажу. Впрочем, распространяться не рекомендовали...” “Даже та-ак?” “Что-то случилось тут без меня?”
“Вот именно, - раскипятился заместитель начальника отдела Коршунов, подробно описанный Валерием. - Дубовик, мерзавец, опять выступил без разрешения. На выездном научно-техническом совете министерства...” “Ого!” (И что за Дубовик?). “Вот именно! Он здесь, в приёмной. Позвать? Пусть сам расскажет, а мы оба послушаем.” “Зови.”
Коршунов как-то боком, словно опасался повернуться к начальству спиной, скользнул к обитым кожей двойным дверям, в которых тотчас появился высокий худой субъект. Губы в ниточку, наивные голубые глаза за стёклами очков в тонкой оправе, потёртая папка под мышкой. За ним, как-то сразу вся с головы до ног, возникла загорелая статная брюнетка в недавно разрешённой миниюбке и уже не преследуемой кофточке с глубоким декольте.
Ослепительно улыбнувшись Борису ровными белыми зубами среди ярких губ на золотисто-коричневом лице, она радостно заворковала, подчёркивая дикцию: “С возвращением, Валерий Алексеевич. Я была в издательстве по поводу вашей монографии. Если нужна, я на месте.” “Спасибо, Галочка, - весело ответил Борис, догадываясь, что это и есть та самая секретарша, о которой так загадочно, но часто упоминал Валерий. - Я сейчас освобожусь и поговорим.” Все почему-то смутились. (Не тот уровень отношений?). Красотка, изогнувшись и стрельнув глазами, вышла, намеренно играя бёдрами и осторожно прикрыла за собой обе двери.
“Прошу садиться, - показал Борис ладонью на стулья вокруг стола. Оба его посетителя почему-то снова переглянулись. - Обсудим создавшуюся ситуацию. Вам слово, - он кивнул Дубовику, пристально заглянув в затравленные глаза. - Что вы тут без меня натворили?”
“Я б-без разрешения н-начальства, - глухо произнёс Дубовик, вставая, - з-записался в прениях и изложил с-свою версию п-проекта махолёта - с нашим гидроприводом вместо вашего - электрического. Т-товарищ К-коршунов считает, что материал сырой и...” “Во-первых, вы садитесь и продолжайте сидя. Во-вторых, не волнуйтесь так. И, главное, излагайте свою точку зрения, а позиция Кирил-Антоныча (как я уловил его интонацию, а!) мне хорошо известна.”
“Я не совсем понимаю... Но продолжу сидя, хотя н-не приучен... вами же... Итак, я вам сто раз г-говорил, что м-махолёт, по-моему, вообще осуществим только в гидравлическом варианте. И в этом в-виде готов к п-проектированию, изготовлению и испытанию опытного образца.”
“Виктор Семёнович (наконец-то!) слишком много на себя берёт, - не выдержал Коршунов. - Если бы даже он был и прав, то к этому решению мы дожны придти сначала в лаборатории, потом в отделе, потом в институте, а уже потом в Министерстве что-то обещать.” “Я просил тебя помолчать... Виктор Семёнович. А вы продолжайте, пожалуйста.” “Очень л-любезно с в-вашей с-стороны... Не ожидал. Я уже давно отвык в-выделять вас, Валерий Алексеевич, из массы в-власть имущих, перед коими метать бисер...” “А если без балды?” - вырвалось у Бориса. “Б-без чего, п-простите? Вы ошиблись. По фене уд-добно с Ясиновским. Со мной, если уж мы перешли на иностранные языки, удобнее по-английски.” “Итак, вы полагаете, под свою персональную ответственность... не под нашу с Кириллом Антоновичем, а под вашу, что можно заказывать проект и макет гидромахолёта?”
“Какая у него к дьяволу ответственность, у корсара-авантюриста от науки!..” – не выдержал Коршунов. “Выйди, - тихо сказал Борис. - Я тебя вызову, Кирилл Антонович...” “Вот...” “Выйди, я сказал!” “Ничего себе!” - ошеломлённо попятился Коршунов. “Валерий Алексеевич, по-моему сошёл с ума,” - шепнул он в приёмной улыбающейся Гале. “Мне тоже так показалось, - повела она тугим бюстом в сторону закрытой двери. - Но как ему это идёт!..”
“Почему вам не дали разрешения на доклад, как руководителю темы?” - спросил Борис, пересаживаясь за стол посетителей и наклонившись к Дубовику. “Будто не знаете. В-ведь разрешение дают уд-добным людям, а я самый что ни на есть н-неудобный...” “А директор? Опытный учёный...” “Тридцать лет сидит на науке...” “А Ясиновский? (Самый располезный для тебя человек в институте. Председатель элитного яхтклуба. Все у него схвачены, особенно директор, - вспомнил Борис наставления Валерия). Он вас вроде бы поддерживает?” “Нежно и надёжно, как верёвка уд-давленника... Н-начальник по принадлежности... Как директор - Лауреат Бериевской премии п-п-по должности. Но Ясиновский умеет облекать с-свои н-намерения в такие формы, что н-никогда не угадаешь, за он или п-против.” “Попробуйте-ка с самого начала, как незнакомого, убедить меня в своей правоте. И заодно подумайте, как бы вы поступили на моём месте, если бы я, на вашем, убедил начальство помочь. Итак, что это вообще такое, махолёт с гидравлическим приводом?”
Два час звонили телефоны и Галя терпеливо говорила “На совещании”. Борис расспрашивал, чиркал на эскизах, возражал, ругался так, что у вспотевшего изумлённого Дубовика слетали очки, а Галя недоуменно поводила в сторону закрытой двери тугой грудью, не веря своим ушам. Наконец, Борис откинулся на спинку стула, закинул руки за голову, как сидел с ним Валерий, и стал внимательно рассматривать Дубовика. Тот протирал очки, едва удерживая платок дрожащими руками.
“Итак, - сказал Борис глухо. - Махолёт в вашем варианте - энтосамолёт с гидроприводом, ибо никакой иной привод крыльев не обеспечивает им столь частой смены направления движения. Вы отклонили коршуновский вариант электромоторов в каждом крыле и бесчисленных сервомоторов в подкрылках, создав единую гидросистему, свойственную, кстати, насекомым, у которых вы махолёт скопировали, но не созвучную всем прочим разработкам института, в частности шагающему автомобилю и дельфинообразной подводной лодке, так?” “Другой путь...” “Поскольку, - прервал его Борис, - нашим традиционным смежникам в вашем проекте делать нечего, а директор, Драбин, Коршунов и Ясиновский - специалисты по электроприводам, вам тормозят проект, в силу непонимания вопроса, а вы уверены, что природа не ошиблась, остановившись на гидроприводе с пневмоникой, так как вообще не знает электродвижения с электронникой. В то же время, начальники всех уровней, чтобы не проявить свою некомпетентность, вам не дают хода. Я верно изложил суть конфликта?”
“Б-будто вы не знали сути до этого разговора, - тихо сказал Дубовик. - Б-будто не вы этот конфликт умело спровоцировали и раздували, Валерий Алексеевич...” “Разговоры не всегда бывают лишними. Считай, что мой голос за и...” “Я вас очень ув-важаю, Валерий Алексеевич, н-но п-предпочёл бы остаться на вы...” “Мой голос за,” - Борис с удовольствием пожал сухую крепкую руку “корсара”. “М-можно последний вопрос? Где бюст Монтескье, которому я обязан?..” “Вы свободны, - не понял Борис, почему-то подумав о поразившем его бюсте секретарши. - А я готовлю докладную и иду к директору.”
Он вышел в приёмную и стал диктовать докладную, опираясь на стол ладонями над склонившейся над клавишами компьютера Галей, не сводя глаз с загорелых шаров в вырезе блузки с ослепительно белой полоской кожи на грани видных сверху кружев лифчика. Она ёжилась под непривычно откровенным в рабочее время взглядом, чуть шевеля сдвинутыми стройными золотисто-коричневыми бёдрами под миниюбкой, словно раздваиваясь от шеи до туфель.
“Красивая у меня секретарша,” - глухо сказал Борис, просматривая докладную. “Это вы на Севере вспомнили? - смущённо поправила она причёску, поспешно вставая, чтобы избежать такого откровенного любования своими прелестями начальством. - Прямо не похоже на вас...” Борис провёл рукой по вздрогнувшей тёплой талии девушки. Та гибко выскользнула, взяла его за кисти, отвела их ему за спину и замерла, дыша в лицо открытым улыбающимся ярким ртом с чувственными губами: “Начальство должно держать руки вот тут... Подальше от спины секретарши. Она приучена к сдержанному и культурному начальнику отдела.” “Попробую переучить.” “Ну не здесь же! - жарко выдохнула она. - Не проще ли... у меня сегодня, скажем, в семь... Идёт?” “Ещё как пойдет, - коснулся он щекой её горящей щеки. - Я у директора, - добавил он, отходя к двери.”
“Хо-орошо... - ошеломлённо сказала Галя, проводя ладонью по лицу. - Вы у директора...”
Борис вдруг быстро вернулся и, снова наклонившись к отпрянувшей было Гале, сказал шопотом: “Сейчас зайдёт человек. Быстро, письменно - кто это?..” “Владислав Николаевич Ясиновский,” - написала умная Галочка, подняв голову на стремительно открывшуюся дверь приёмной, и тут же порвала листик, со страхом глядя на Бориса снизу вверх.
“А-а! Владислав Николаевич, - запел Борис, протягивая руки к вошедшему коренастому дочерна загорелому блондину с актёрским лицом. Ясиновский был как-то порочно красив, подтянут, двигался уверенно и стремительно. - Я тебя в коридоре не узнал, богатый будешь.”
“А я не узнал Дубовика, - смеялся Владислав Николаевич. - Вышел от тебя такой сияющий, как будто повышение получил. Чем же это порадовал Дубовика наш шеф, несравненная Галина Вадимовна?” “Говорите, - улыбнулся Борис Гале. - Вы же докладную печатали.” “Нет уж, меня от ваших дел увольте, - отмахнулась она. - У меня своих полно.” И уселась, снова раздвоившись на две загорелые половины, теперь перед двумя восхищёнными взглядами.
“Чем порадовал? Обещал помочь с махолётом.” “Помочь? - искренне удивился Ясиновский. - А ему что-то или кто-то мешает? Не вы ли, милейшая Галина Вадимовна преследуете бедного непонятого гения в этом логове консерваторов? И что же ему обещано, если это не секрет от меня, как начальника лаборатории, в которой идёт махолёт, между прочим?..” “Не секрет, - с весёлой злостью сказал Борис. – Ему гарантирована моя подпись в приказе о проектировании опытного образца в гидравлическом варианте.” “Твоя подпись? Без моей?»” “А мы больше не тандем?” “В авантюрах Дубовика? Нет, конечно. У него в проекте была узкая задача: гидрошарнир рулям направления и высоты, а он замахнулся на силовой гидропривод машущих крыльев. Да ещё перед Министром выложил эту бредовую идею через голову института. О каком тандеме тут может идти речь? Даже в Америке махолёты проектируют...” “Но по его схеме махолёт сделать можно?” “Сделать, дорогой, всё можно, но постепенно. Пусть сначала наш махолёт полетит по американской схеме. Все проекты в мире базируются на электроприводе. Да ты что, сам не понимаешь, что ни один из нас тут в силовой гидравлике, тем более в сочетании с управляющей ею пневмоникой ни уха ни рыла, как говорят французы... Кому всё это проектировать-то? Если мы перейдём на гидро-пневмо вариант, то немедленно из уникальных специалистов попадаем в дилетанты, нуждающиеся в руководстве Дубовика и Пухина. Ты почему-то этого добиваешься? Странно, конечно, с твоим-то самолюбием... Отлично - твоё дело, но я....” “Так ты не ставишь на докладную свою подпись?” “Валерий!..Опомнись... Ведь и Коршунов ни за что не подпишет!” Борис мастерски подделал подпись Драбина и вышел в коридор, направляясь к огромной двери директорской приёмной.
2.
Угловатый голый череп директора был украшен красным пористым лицом с могучим носом и отопыренными какими-то мёртвенно-белыми ушами. Очки казались игрушечными на таком носу, особенно в сочетании с маленькими буравчиками прозрачных холодных глаз. Он встал из-за стола навстречу Борису и выбросил перед собой негнущуюся красную ладонь. Пожатия не было. Борис просто подержал с отвращением холодное потное твёрдое мясо.
Директор читал докладную, шевеля бледно-синими толстыми губами, наливаясь кровью и словно раздуваясь как пиявка.
“Вы одурели, Валерий Алексеевич, - заревел он, вставая в какой-то нечеловеческий рост. Высокий Борис был карлик по сравнению с этим чудовищем. - Я должен подписать такую бумагу? После того, как Дубовик подставил меня в Министерстве? Чтобы прослыть на самом верху укрощённым консерватором? Кто такой Дубовик? Где и кто его знает, чтобы ему отдать проект с правом принимать в институт специалистов и менять всё направление исследований по всем темам? Ведь и без того его сторонников полно и среди дельфинологов, и среди шагаечников. И вы МНЕ предлагаете отдать МОЙ институт под ЕГО научное руководство? А меня, Коршунова, Ясиновского, вас самого, наконец, прикажете переучивать новым руковолителям института или вообще уволить? Вы с ума сошли, милейший?! Короче, я - не подпишу! У меня, лауреата и академика может быть своё мнение?” “Нет.” “То-есть...” “То есть, это не столько ваше мнение, сколько мнение Ясиновского, Пётр Иванович. А он вам помог с яхтой. И - недаром. Детали к яхтам нигде не продаются. А директор ЦНИИПМФ гражданин Сакун имеет красного дерева яхту в Ленинградском клубе. Она весома, груба и зрима. Будет подпись - не будет докладной в Органы. Идёт?”
“Да я... Я не брал никаких взяток, - побледнел до синевы директор, опадая лицом словно проткнутая булавкой пиявка. - Это... это... шантаж! Вы - уголовник...” “Кто из нас двоих уголовник, решит суд, - весело сказал Борис, любуясь на свежую подпись Сакуна на резолюции. - Пока помолчу о вас с Ясиновким. До свидания, Пётр Иванович.”
“Подождите... Надеюсь, вы понимаете, Валерий Алексеевич, что после такого... вымогательства нам вместе не работать и...” “Это ваши проблемы. Подыщите себе другое место и пишите заявление. Но не мне. Вы - номенклатура Министерства, а не моего отдела.”
3.
“Чушь собачья, - Ясиновский, изумлённо глядел на угловтый череп директора, на котором лицо и уши обвисли, как тряпки на чучеле после грозы. - примитивный шантаж! Вы знаете меня столько лет и могли поверить, что Я способен заниматься незаконными сделками, как какой-то простак?.. В нашей-то стране, где малейшее нарушение законности карается с такой свирепостью, чтобы никому и никогда было неповадно повторить подобное... О каких поставках может идти речь, если все яхты строятся из неликвидов списанных судов, на которых полно красного дерева? Суда списанные - всё даром! Надо только знать нужных людей и нужные каналы. И всё, естественно, по закону. Валерию просто захотелось стать директором, но такой путь... Да мы его самого привлечём за уголовный шантаж, я сейчас же позвоню Василию Дмитричу с “Гаяне”... Он работает в прокруратуре и...” “Ни в коем случае! - заполоскалось лицо на черепе. - А если Драбин действительно раскопал что-то? Он серьёзный противник, помните, как в прошлом году он мокнул Министра за...” “Как хотите, Пётр Иванович... Но как вы вообще могли его испугаться?” “Так он же ваш ближайший друг... Я решил, что...” “Был, - ощерился по-звериному Ясиновский. - Теперь он мой злейший враг. А мои враги долго на свободе не живут...”
4.
В приёмной сидел новый незнакомец, поднявшийся навстречу Борису. Умная Галочка повела грудью на записку: Лев Андреевич Пухин, доктор биологических и технических наук, профессор. Борис кивнул, лихо подмигнул просиявшей и зардевшейся девушке и направился к элегантному старику в чёрной тройке. Тот старомодно поклонился, испытующе посмотрел в глаза Борису и прошёл в кабинет, даже не спрашивая разрешения. Там они уселись как до того с Дубовиком - лицо в лицо, глаза в глаза. Пухин молча выложил на стол папку и открыл её. Борис углубился в чтение и сразу понял, что влип.
Если в материалах Дубовика всё было почти ясно, то тут оказались сплошные формулы, диаграммы, графики, алгоритмы. Борис машинально листал папку под насмешливым взглядом профессора, который даже не скрывал своего знания правды, пока не удивляясь и не реагируя. Дойдя до перечня литературы и патентов, Борис вдруг вздрогнул и остановился на неприметной строчке.
Тут был знакомый номер и его имя: Дробинский Б.А. Приводная гибкая коленчатая балка. ЦКБ сельскохозяйственного машиностроения. Биробиджан. “Что это? - впервые подал голос Борис. - Что-то путное?”
Продолжение