“Ещё бы, - спокойно ответил Пухин. – На этом изобретении собственно основаны все гидросхемы Дубовика, весь гидромахолёт! Вашему покорному слуге оставалось только констатировать, что подобная схема заложена природой в двигательные механизмы всех без исключения насекомых.” “Но я не знал ни о каких насекомых! - вдруг вырвалось у Бориса. - Эта штука была применена для слежения за неровностями почвы на гусеничном комбайне.” “Я знаю, Борис Абрамович, - так же ровно ответил старик. - Я ездил в Биробиджан специально, чтобы познакомиться с вами, был в вашем ЦКБ... Но увидел только вашу фотографию на доске почёта. И вот теперь воспользуюсь случаем порасспросить вас кое-о-чём, раз вы больше не плаваете матросом в Арктике... Так вот, вернувшись из командировки, я рассказал о вашем удивительном сходстве Валерию Алексеевичу, и он тотчас заторопился на Север. Между прочим, он тут же порвал подписанное в МГБ разрешение на вашу кратковременную командировку, в порядке исключения, к нам сюда... Так вы к нам теперь надолго, или Драбин вернётся?” “А вам как бы хотелось?” “Хорошо бы, чтобы этот монстр не вернулся никогда.” “Вы... решили не выдавать меня?” “Зачем? После вашей совершенно непостижимой операции с неприступным и неустрашимым до того Сакуном вы для нас с Дубовиком - просто подарок судьбы! Тем более, что я навёл о вас справки в Автономии. Толковый и бескомпромиссный новатор. Еврейский Дубовик, если угодно. Вы теперь наш человек, который рискует жизнью, появившись в Ленинграде. Не в моих правилах выдавать своих боевых товарищей.” “Вы меня вычислили потому, что я ничего не понял из вашего отчёта?” “Нет. Не поэтому. Ваш... двойник понял бы немногим больше, э... Валерий Алексеевич. Что до идентификации, то я долго был агентурным разведчиком. Работал в Египте, Израеле. Мне достаточно в глаза человеку посмотреть. Но я вас, как вы изволили выразиться, вычислил ещё до того. Как только Дубовик мне описал ваш с ним разговор, я не только понял, что вы не Драбин, но и догадался, что у нас теперь сам Дробинский. С чем я институт про себя тотчас поздравил. Теперь мне надо вас срочно натаскивать, как я готовил своих агентов в тыл врага. А вам надо слушаться меня. И мы не только избежим разоблачения, но и сварганим оригинальный советский махолёт - в пику американцам. Итак, чем вы взяли Сакуна?..”
5.
В институтской столовой Пухин и Борис устроились за дальним угловым столиком, где их никто не мог услышать. Борис впервые обедал на Материке и был поражён изобилием и вкусом блюд. Коммунизм предполагал бесплатное общественное питание по всей стране, но здесь оно было куда разнообразнее, калорийнее, чем а Автономии или на Севере. Как и всё в Ленинграде - оригинал вместо суррогата. “Между прочим, - говорил Пухин, изящно орудуя вилкой и ножом. - Пётр Иванович - милейший человек и совсем не плохой директор. Вы произвели залп не совсем в ту сторону. Надо было бить Ясиновского, а не Сакуна. Ешьте аккуратнее... Смотрите, как я держу приборы: указательный палец чуть согнут, вот так. Драбин никогда не позволил бы себе есть сосиску с ножа и салат чайной ложечкой, простите. Вот так, потренируйтесь дома. Это очень важно. Для разведчика не существует мелочей. Имейте в виду, что Галина Вадимовна тут же мне сказала, что вы не вы. Мне с трудом удалось её успокоить и попросить никому не говорить. Ваша легенда, высказанная Коршунову, неплоха, но и не идеальна. Но и я пока не придумал другой. Поэтому сказал, что вы попали в аварию, о которой уже звонили из МГБ в Первый отдел института, милейшему Василию Никитичу Праглину, вашему, кстати, близкому приятелю, с просьбой не распространяться о последствиях.” “Но Праглин может перепроверить и...” “А ему действительно звонили, - он показал пальцем на свой галстук. - И сделали нашим мощным союзником. Ясиновского уже вызывали в Первый отдел и предупредили о ваших возможных странностях после контузии и облучения разлившимся сверхсекретным препаратом...” “Отлично...”
Ясиновский, сияя на все стороны актёрской улыбкой, обедал с Галочкой. Уверенно и элегантно запивал бесплатный ресторанный обед невским пивом и косил сытым глазом на выставленную над столом загорелую грудь в вырезе блузки. То и дело понижая голос, он, словно к принюхиваясь к букету, наклонялся к ней через стол, а красотка синхронно склонялась ему навстречу. Незаменимый специалист комдержавы, человек с безупречной славянской, польской кровью в жилах, породистый столичный учёный. И вполне арийская женщина, чуть подпорченная тёмным цветом волос и глаз. За этой ослепительной парой был едва виден за своим столиком тоже вполне славянин, но всего лишь так называемый научный лимитчик Дубовик, который был временно впущен в северную столицу только за проявленные до того в Прибалтике одарённость. Сейчас он нелепо воевал со шницелем и блестел очками, готовясь к защите правого дела, каким он считал создание махолёта для ускорения победы коммунизма во всём мире. Как, впрочем, и двое в углу - энтузиасты технического прогресса своей родины, старомодный профессор и подпольный учёный, вчерашний мусорщик, да ещё тайно проникший в столицу автономник...
6.
В лаборатории Ясиновского шла обычная расслабленная после обеда трепотня, когда вошёл как всегда сияющий улыбкой элегантный начальник с неизменной спичкой между зубами.
“Ну-с, как говорят французы, замочим следующего фраера, - резвился он. - Кстати, Виктор, что ты там наговорил Валерию, что тот сразу побежал к Петру Иванычу? Я ничего не понимаю, поясни, если ты в расположении.”
Дубовик побледнел и сверкнул очками: “Д-дело в том, что на В-валерия Алексеевича упал со шкафа бюст М-монтескье.” “Ага, - обрадовался умный Ясиновский. - Это утешает. Рад был бы с тобой согласиться. То есть ты полагаешь, что потрясение у нашего Папаши, по Куприну, ненадолго?”
“Б-боюсь вас разочаровать, Владислав Николаевич, но вы л-лучше м-меня знаете, что Пётр Иванович НИКОГДА не отменяет своих резолюций...” “А зачем, собственно, её менять? Что в ней нового? Мы десять лет работаем над утверждённой темой в обоих вариантах и работаем успешно...”
“МЫ работаем. А ВЫ мешаете!..” Ясиновский удручённо всплеснул руками, любовно-покровительственно глядя на взъерошенного Дубовика: “Ну вот, опять ты ставишь какие-то нелепые акценты. Кому это на пользу? Давай попробуем спокойно разобраться...” “С-скоро д-десять лет работаем и всё это время п-пытаемя разобраться,” - Дубовик задохнулся от гнева. Лицо его покрылось испариной.
“Я готов разбираться ещё десять лет, если это нужно для дела.” “Для его торможения!” “Хорошо, ты полагаешь, что надо заказывать проект опытного образца по твоей схеме? Без опытной проверки узлов? Без теоретической базы? Без поддержки Министерства, наконец, которому резолюция Сакуна до фени, между прочим.”
“Положим, - тихо начал Пухин, - теоретическая база есть и довольно солидная. Мне, по моей наивности, кажется, что вы здесь, Владислав Николаевич, по своему обыкновению, чуток передёргиваете.” “Господи, да неужели вы считаете свои исследования солидной базой? Лев Андреевич, но ведь это просто смешно! Вам ли не знать цену всей этой макулатуры, которую мы выдаём в виде отчётов дабл-доктора? Какое это имеет отношение к реальному махолёту, который должен летать, а не издаваться в виде очередных пухлых пухинских монографий?” “Ваше мнение...” “Основано на опыте многолетнего руководства вашей бурной деятельностью. В своих выкладках вы допускаете арифметические ошибки. Ваши расчёты и выводы не сходятся даже с данными, полученными Дубовиком, низкий научно-технический уровень которого...”
“Вот так!...” - выдохнул Дубовик сокрушённо. “Так вы нас проверьте и поправьте, - невозмутимо сказал старик. - Иначе зачем вообще должность начальника лаборатории? Ведь ваш творческий вклад в проект вообще нулевой.” ”Да поймите вы, товарищи, что мне некогда работать за вас! Вы же специалисты, вот и убедите меня в своей правоте...”
Опять эта волынка, уныло думал Дубовик, глядя в вечно серое балтийское небо за огромным окном. Плевать ИМ на НАШУ резолюцию. ОНИ непобедимы. Как он самоуверен и самовлюблён! Словно Драбин всё тот же.
Звонок телефона пробудил его от невесёлых дум: “Безумно счастлив вас слышать, прекраснейшая Галина Вадимовна, - ворковал Ясиновский. - Всенепременно. Немедленно. Нас троих к Валерию,” - добавил он, лучезарно улыбаясь Дубовику и Пухину.
Борис молча протянул вошедшим директиву, оперативно составленную ещё в столовой Пухиным и напечатанную Галей.
“Обратите внимане на сроки и персональную ответвенность, - сухо сказал Борис, строго глядя в глаза Ясиновскому. - Все прочие работы отложить. В лаборатории ни о чём более не спорить. Узнаю - лишу отпуска. Вопросы?” “Ма-аленький вопросик, позвольте? - вкрадчиво начал Ясиновский. - Насколько я понял, мы остановились на варианте Дубовика, а потому я позволю заметить, что для заказа проекта, изготовления и испытания опытного образца гидромахолёта необходимы такие мелочи, как обоснование двигательно-движительного комплекса, как, - голос его окреп и зазвенел: - аэродинамические испытания в трубе, пневмоническая схема, которую разрабатывать в институте некому, включая наших недопонятых гениев, наконец, одобрение Министерства на поворот направления не только нашего проекта, но и всего института, ибо нелогично продолжать шагайку и «дельфина» по старой схеме, если махолёт свернул на гидравлику... И всего этого у нас, к величайшему сожалению, нет...” - он сел и удручённо развёл руками.
Борис с изумлением заметил, что у Ясиновского даже выступили на глазах слёзы, которые он, стесняясь, смахнул кончиком выдернутого из нагрудного кармашка платка. “Позвольте,” - взволнованно начал Пухин, тоже бледный, с пятнами на лице, но Борис властным, совершенно Драбинским жестом остановил его. Да уж не дурит ли он меня, - ошеломлённо подумал Пухин, глядя на хорошо знакомого надутого и агрессивного Драбина на месте, где только что вроде бы сидел Борис. “За сроки и успех отвечаешь, Слава, ты лично. Министерство факсом поздравило Сакуна с творческим подходом к инициативе снизу. Мы с директором поставили Министра в известность о доверии к начальнику лаборатории Ясиновскому в осуществлении проекта. Так что все твои ма-аленькие вопросики отныне для тебя бо-ольшой вопрос твоего соответствия должности, если не пребывания на свободе. Пойди и подумай. Спичку можешь выплюнуть: теперь тебе понадобятся самые крепкие сигареты, какие ты только найдёшь в нашем буфете. Иди за ними. А вы, товарищи, останьтесь.”
Ясиновскому почудилось, что за закрытой шустрой Галочкой дверью раздался дружный смех. Вернувшись в лабораторию, он дрожащими руками достал лист бумаги, непроизвольно театральным движением достал авторучку и калиграфически вывел: “Докладная”. У него было странное атавистическое ощущение, что на него только что на санном пути бросился из чащи и схватил за горло свирепый волк...
В кабинет директора его, как обычно, впустили без доклада. Сакун несколько минут грохотал по телефону, раздувая лицо на черепе, словно от ветра в затылок со всех сторон, потом остывал, положив на стол вытянутые огромные ладони. И только потом поднял буравчики измученных больных глаз на визитёра, снова наливаясь кровью. “Я вас слушшшаю,” - прошипел он зловеще.
Проклиная себя за так осуждаемые им в других суетливые движения, Владислав Николаевич протянул свой листик. Не читая, директор аккуратно сложил его вдвое, потом вчетверо, потом прижал тяжёлой ладонью, словно таракана на столе, и брезгливо смахнул в урну.
“Что-нибудь ещё? - грозно спросил он. - Так вот. Я всю жизнь считал себя честным человеком. Честным! И ваше счастье, что Драбин настоял на вашей незаменимости в качестве руководителя проекта Дубовика. Иначе... Короче говоря, яхту я подарил школе юнг. Вас же, милейший, я видеть в этом кабинете далее не желаю. Никогда!!” - вдруг заорал он так, что Ясиновский с ужасом почувствовал, что в штаны изнутри брызнуло горячим. Не веря происходящему, особенно этой обширной луже на красном директорском ковре и оставляемому мокрому следу к приёмной, он зигзагом вылетел на ватных ногах в коридор. Нарушая грозный приказ того же Сакуна, он тотчас закурил прямо в коридоре директорского этажа, потом, не соображая, что творит, сунул рядом с торчащей изо рта сигаретой вторую, стал нервно, судорожно сгибаясь, чиркать зажигалкой, с возрастающим ужасом глядя на капли из брюк на палас. Больше всего на свете он всю свою жизно боялся выглядеть смешным, боялся позора...

10.
1.
Егор подкатил на своей коляске к окну, осторожно открыл обе рамы, взвёл смодельный арбалет, над которым тайком работал с тех пор, как осознал Галино внимание лично к себе. Он поклялся убить хотя бы одного из тех, кто придёт за ней, а в том, что мимо неё не пройдут, он не сомневался. Он мечтал, чтобы этим некто оказался сам Глушков. Взвести пружину арбалета мог только сам Егор своими всё ещё могучими руками. Натянув её, он пустил стрелу в окно Гали. Раздался звон стекла, осколки посыпались в пустой тёмный двор. Стрела воткнулась в задёрнутую портьеру, открыв на мгновение залитую ярким светом комнату, где обнимались в кресле нагие Галя и Борис. Егор скрипнул зубами и напряженно всматривался в окно по ту сторону колодца. Мужчина, уже в брюках, обследовал подоконник и взял стрелу с запиской...
Когда на новый звук из двора в комнату Егора заглянул его охранник, калека сидел в своём кресле лицом к телевизору. Окно было плотно закрыто.
2.
“То-есть они меня всё-таки выследили... Ещё не знают правды, но всерьёз подозревают.» «А узнать правду для них - дело техники, - заплакала Галя. – Мне одна несчастная девушка подробно рассказывала, что они теперь со мной будут делать... При тебе, чтобы ты во всём сознался.» «Подожди... Расскажи-ка мне сначала про этого Егора? Ты ведь ему устраивала эти спектакли? Зачем тебе это надо было?” “Я была в него влюблена. Совершенно заочно и платонически - видела его выступления на Зимнем Стадионе. Потом как-то увидела, как его брат Матвей выносил Егора, уже калеку, к коляске на прогулку. И подруга Матвея мне рассказала, что Егор вовсе не сорвался на тренировке, когда крутил “солнце”, а был намеренно искалечен... Мне стало его жалко... Теперь мне будет так же жалко себя... И тебя...”
“Что ты предлагаешь? Может быть, бежать?”
“Куда? МГБ вездесуще, - Галя уныло смотрела в разбитое окно, зябко кутаясь в наброшенный халат. - Они как-то взорвали не угодного им Министра обороны Западной Германии прямо в его туалете. Что мы с тобой против них?.. Пропали мы, Боря... Так вот для чего я так старательно загорала... Господи!.. Уже идут...»
Двор пересекал высокий незнакомец.
“Мы не сдадимся! - решил Борис. - У тебя в комнате есть что-нибудь тяжёлое?” “От папы остались гантели... Но что они против их приёмов и автоматов?”
“Знаешь, когда пришли депортатели, мой отец, полный кавалер Славы и бывший фронтовой разведчик, велел маме сначала вышвырнуть нас с братом в огород за окно, а потом отстреливался от гадов из именного, талбухинского, пистолета. Предпоследнюю пулю он отдал маме, последнюю - себе, а у порога нашли шесть трупов. И маму не насиловали у него и у нас с братом на глазах, как в других семьях... Кстати, та, помнишь, инспекторша-комсомолка, что высадила меня из вагона малолеток-сирот в Биробиджане и спасла от Певека, знала откуда-то о папе... Так что твой загар - не для них!.. Он один? Отлично. Этого гада я гантелей поглажу напоследок. И - оба в окно... ты согласна?” “Да, но если ты, Боря... меня выбросишь. Я сама не прыгну... Я жутко боюсь высоты...”
3.
“В МГБ служат евреи?.. - ошеломлённо вглядывался Борис в вошедшего Фридмана, который ловким ударом тотчас вышиб у него из рук гантелю. - Или вы не от них?” “Нет более стерильной организации в этом плане, я думаю, - тревожно оглядывался гость. - И нет времени. Меня зовут Арон Хаимович Фридман. И я безмерно рад, что вы ждёте МГБ. Это сразу облегчает мою задачу, ибо я пришёл именно затем, чтобы предложить вам бежать за границу, Борис Абрамович... По просьбе вашего брата. В свободный мир. Желательно с материалами по махолёту”
“Позвольте, товарищ Фридман, - тут же насторожился Борис. Откуда у меня секретные материалы?..”
“Вы много встречали в МГБ людей, похожих на меня?”
“В МГБ нет, - сухо возразил Борис. - Но в Автономии и, особенно, в Израеле, до чёрта евреев охотно сотрудничают с Органами. Так что на ваши вопросы о махолёте я пока отвечать не собираюсь. Кстати, о моём брате. Он что, не добрался до Англии?” “Добрался. И с очень милой женой. Вы с ней знакомы?”
“Что за жена? - забыв все страхи, ревниво насторожилась Галя, пытливо вглядываясь в едва справляющегося с настроением Бориса. - Мне всегда говорили, что у близнецов - всё общее... Но я... не согласна!”
“Галя! - крикнул Борис. - О чём ты? ОНИ сейчас придут... Только... Как мы вообще можем бежать? Без денег, документов? Да и за домом, как мы только что узнали, уже давно следят.” “Обычным путём из СССР вообще бежать сегодня практически невозможно, - согласился Фридман. - Я - математик, тополог-конверсист, это...” “Знаю, читал в фантастических романах. И что же? Откуда мы должны... депортироваться в другое измерение?” “Да хоть сейчас же и отсюда.”
“А из... соседней квартиры можно?” - вдруг быстро спросила девушка.
“Не засветимся по дороге?” - Фридман выглянул во двор.
“Зачем, Галя? - не понял Борис. - Если можно... улететь прямо в это окно, то...”
“Я бы хотела, чтобы вы помогли бежать ещё одному человеку... Мы ему обязаны предупреждением. И вообще...” “Это далеко?” “Вон в том подъезде...”
4.
“Вышли из подъезда все трое, - докладывал капитану Глушкову командир группы захвата. - Прошли в подъезд к калеке.” “И еврей с ними? От-лич-но! Ну, Егорушка! Он, видите ли, с этой стриптизёркой “вообще не знаком”! А она уверенно ведёт к нему всю честную компанию - «невинных и лояльных» советских людей. Как только войдут, берите всех четверых. И прямо ко мне.” - Глушков нетерпеливо потирал руки, обращаясь к улыбающемуся полковнику Доренко.
“Вот это будет игра! - подхватил тот. - Я глазам не поверил - такой откровенный жидюга и шастает себе свободно по Ленинграду. И никакой идентификации его рожи ни в Автономии, ни в Израеле! Вот мы и поинтересуемся, где он скрывался десятки лет, откуда и зачем тут взялся. А заодно и о том, откуда ваша красотка знает адрес Егора и почему ведёт своего подозрительного начальника и этого непостижимого еврея именно к диссиденту... А там до Матвея и его связей рукой подать. Кстати, на её допросе мы расколем не только Егора, но и её второго обожателя, которому тоже есть что рассказать и о себе лично. Знаете кто этот “Драбин” на самом деле?” “Нет, - ответил Глушков. - Неужели раскопали?” “А мы, по-вашему, чем деланные, Иван Павлович? Лже-Драбин - Борис Абрамович Дробинский, автономник. А его близнец, тайный еврей Драбин, оказывается с какой-то их общей, но другой красоткой, кстати уже поротой однажды публично, сейчас находится в Лондоне с махолётом...”
“С НАШИМ?!” “Чёрта с два! Со своим никчемным, электрическим! Англичанам ни его махолёт, ни он сам, ни его девка не нужны. Они собираются, в качестве жеста доброй воли, выдать их нам.”
“От-лич-но, товарищ полковник. Будет нам групповой стриптиз, а пока будем довольствоваться секретаршей. Вы бы видели что за фигурка. Представляете, какой прекрасный вечер нам предстоит! Прекрасный вечер!.. Ага, вот и мы.. Всех взяли? Что?! Как никого?! А калека? Калеки нету?! Вы... хоть соображаете, что говорите? Я-то понимаю, что вы ничего не понимаете... Может их тела под окном, ну трупы?.. И трупов нету?.. А оцепление? Что значит всё было в штатной ситуации, если вы прозевали их проход с четвёртого этажа мимо вас по единственной лестнице да ещё с инвалидом на руках!.. Я тоже считаю, что такого не могло быть. Тогда где они? Вы хоть понимаете, товарищ главный сержант, что... тебе самому за это будет?..”
“Ушли, - ласково сказал полковник, потирая подбородок хорошо знакомым Глушкову движением и медленно поднимаясь из-за стола. - И вы уйдёте отсюда, капитаном, но до камеры дойдёте - ЗЭКОМ!! - вызверился он. - Конвой!! Взять гада! Выпотрошить! Надо же, такую дичь упустить!”
“Товарищ пол-ков-ник!” - жалко повторял Глушков под сыпающимися на него со всех сторон ударами. Телефонный звонок заглушил его вопли. Доренко схватил трубку “Стойте! - крикнул он вдруг задушенно, мгновенно сменив цвет лица с багрово-красного на зеленовато-бледный. - Не уводите его...”
“Взяли всё-таки? - прошепелявил разбитыми в кровь губами Глушков. - Я так и думал... Они просто... заскочили в соседнюю квартиру...” “Какую, к дьяволу, квартиру! Вы же сами, Иван Павлович, в каждую посадили по засаде... - чуть слышно проговорил только что такой грозный начальник, опускаясь на стул. - Ах, если бы, Глушков... Но дело гораздо хуже. Звонил Василий Никитич...ну, начальник Первого отдела ЦНИИПМФа. Только что выяснили по химическому покрытию чертежей махолёта и индикатору индивидуального запаха: Драбин... или как его там на самом деле Абрамыч твой, Дробинский...”
“Ну? Невиновен? - с пустой надеждой спросил Глушков. - Кто сказал?” “Не-ви-но-вен!? Да он снял на микроплёнку ВСЕ совершенно секретные документы по гидромахолёту. Мало того, этот шпион у тебя, падла, под носом, постоянно записывал на диктофон все свои беседы с этим наивным дураком-Дубовиком и с твоим же старым пердуном-Пухиным. И со всеми смежниками из ВВС. Теперь у него ВСЁ, понимаешь, куратор ты сраный, всё, что надо для производства махолёта в Америке и Англии против нас. А уж они-то развернутся немедленно...”
“Но, товарищ полковник, Владимир Кузьмич... Они же не могли улететь из коммуналки с калекой за границу! Это просто гипноз. Жидюга - просто Вольф Мессинг какой-то. Они ещё где-то в Ленинграде. Мы их возьмём... Позвольте мне мемедленно сделать обыск у секретарши! Они же явно вместе работали!”
“Молись, капитан Глушков, молись, дорогой Иван Павлович, за нас обоих... Привести капитана в порядок, - торопливо добавил он. - Включайся, Глушков, и не обижайся... не поймаем, оба будем похожи на твоего Егора! Общая тревога! - крикнул Доренко в селектор. - Ситуация “Воздух!!” Всем службам Советского Союза... Только чует моё сердце, что не зря этот последний свободный советский еврей появился у нас так нагло... Не возьмём мы их никого!.. Не только девочку свою ты за загар не пощупаешь, а нас с тобой обоих долго будут с нашей кровью смешивать... Ой долго, капитан. Смерть нам будет райским удовольствием!..”
5.
“Ну, я в консульство за вашими израильскими паспортами”, - распоряжался Фридман в почти неузнаваемой комнате Егора, где сначала в Ленинграде, потом в Санкт-Петербурге всю свою жизнь прожила ошеломлённая их внезапным появлением одинокая еврейка. Брошенная удравшими три года назад в Америку сыновьями, жалкая Фаина Моисеевна доживала свой век, практически голодая. “Никого не впускайте, - сказал ей Фридман. - Ни в квартиру, ни в комнату. Я скоро вернусь. Вот тут деньги. Их вам должно хватить надолго.”
“Бог вас послал, - плакала старушка, лихорадочно пересчитывая стодолларовые купюры. - Мне этого... до конца жизни... и на похороны... А пускать? Посудите сами, кого же я могу пустить, товарищ... господин Фридман? - Фаина Моисеевна разводила руки, поднимая брови и тряся седыми кудряшками. К ужасу беглецов, она щерила в жуткой улыбке рот с единственны гнилым зубом. - Я тут опять, как в 1942, одна осталась во всей квартире. Остальные кто умерли, кто съехал куда-то... Ко мне уже полгода никто не ходит... Но вы, Арон Хаймович, всё-таки побыстрее... А то пронюхает КГБ...”
“Господи, - ахнула Галя. - И тут... Куда же мы сбежали?” “Тут ФСБ, - успокоил их Фридман. - А эта служба сегодня до безобразия похожа на нашу милую хозяйку... Один зуб от МГБ остался. Не бойтесь. В крайнем случае, я им хорошо заплачу. Сами вывезут за любую границу. С любыми микроплёнками.”
“Боря, - зашептала Галя, когда старая еврейка вышла запереть двери на замки, засовы и цепочку. - Откуда могут быть на земле такие пенсионеры?.. Нашим же всё бесплатно! Как можно, Господи, оставить голодать пенсионера? Это же безнравственно. Ведь это же они создали абсолютно всё, чем мы пользуемся. Поэтому им обычно создаются наилучшие условия жизни, всякие там санатории, пансионаты, лечебницы, сиделки... А тут...”
“Ты не в Чикаго, моя дорогая, - засмеялся Борис. - Вернее, именно в Чикаго, но не в его богатой части. А по всем вопросам недостатков капитализма не ко мне, а к товарищу диссиденту... Это по его части - борьба с коммунизмом. Боюсь, нам предстоит ещё немало открытий вне плохого Советского Союза. То ли ещё будет...” Егор напряженно смотрел на Бориса. “Если здесь действительно нет МГБ, - сказал он, - то всё остальное не существенно. Если нам действительно удастся сбежать из СССР, я вам расскажу, что именно ждало бы вас в коммунистическом раю, если бы не Фридман. Меня не просто пытали. Меня заставляли смотреть, как терзают других... В то числе, - он смертельно побледнел, - таких же молодых и красивых женщин, как вы, Галина Вадимовна...”
“Но пытать годами нищетой и унижением пенсионеров...” “...Советская власть всё-таки не позволяла, - горячо включилась в разговор неслышно просочившаяся в комнату Фаина Моисеевна. - Я вас умоляю, до контрреволюции я на свою пенсию могла купить почти всё, что продавалось. И подарки, как блокаднице, на Первое и Девятое мая, на ...”
6.
Фридман появился только вечером. Он принёс им документы, билеты до Тель-Авива, деньги и одежду для каждого. Галя переодевалась с помощью старушки за ширмой в одежду другого измерения, прыская от смеха.
“Вы теперь - новые репатрианты. Почти граждане Израиля, - пояснил Арон. - Так что можете даже и погулять по городу.”
“Нет!! - замотали головами бывшие граждане первой в мире страны светлого коммунистического сегодня и завтра всего мира. - Как можно раньше подальше от этой земли, - добавил Борис, а Егор тут же судорожно закивал: - В любом измерении эта страна таит для нас смертельную опасность...”
В своём перекошенном кресле атлет не сводил глаз с окна напротив. За целыми стёклами там двигались, естественно, незнакомые люди.
“Мне надо вернуться, - вдруг сказал он Фридману. - На минуту...” - виновато добавил он в ответ на отчаянный взгляд Гали. Фридман внимательно посмотрел на Егора и пожал плечами: “Надо, значит надо... Не беспокойтесь, - добавил он, - если там засада, то я ей не завидую. Я хорошо вооружён. Я не из СССР и даже не из этой.... как её, Российской Федерации. Я из Соединённых Штатов России.”
“Вы нас совсем запутали в ваших мирах, - улыбнулся Борис. - Но если в СШР нет и одного зуба МГБ, почему бы нам не депортироваться прямо туда?”
“Тут уже мои личные проблемы, - замялся Фридман. - Я дал подписку не путешествовать самовольно по мирам. Но - просто не смог удержаться. Об этом узнали и намекнули, что закроют глаза на мои художества, пока я в своих усилиях не буду касаться СШР. Не беспокойтесь. Посткоммунистическая Россия нам почти не опасна. Разве что гангстеры, с которыми я как-то уже имел здесь дело. Но оказалось, что и это крайне редкое явление. Если намеренно им не подставляться, как неосторожно поступили мы с князем... Я с тобой, Егор!”
В узкой убогой комнате было пусто. Егор прокатил к шкафу, нашёл тайник с арбалетом, поднял бинокль на окно Гали и радостно вскрикнул: действительно, сам Глушков рылся в её вещах, выбрасывая ненужное через плечо. Был он какой-то весь перекорёженный, лицо в пластырях, но и в этом жалком виде палач не вызвал у жертвы ни малейшего сострадания.
Могучими руками Егор взвёл пружину арбалета и тщательно прицелился в так и не застеклённое окно, ожидая, когда мерзавец повернётся к нему спиной. Фридман держал наготове спираль - страшное огнестрельное оружие его измерения. Выстрел арбалета был почти бесшумным. Стрела пересекла тёмный двор и влетела в девичью келью. Капитан Глушков резко прогнулся и по-звериному закричал на весь гулкий затхлый ленинградский двор-колодец, отчаянно пытаясь вытащить застрявшую в позвоночнике стрелу. В дверь квартиры вломились сразу трое, прогрохотали по коридору и выломали запертую и опечатанную дверь этой зловеще-загадочной комнаты, из которой только что был сделан такой странный бесшумный выстрел и в которой непостижимым образом опять было пусто...
“Теперь мы двойники, товарищ капитан Глушков. Я усадил тебя на моё место! - рыдал от счастья Егор в своём кресле. - Огромное вам спасибо, Арон... Теперь я ваш должник! Век буду вас помнить...”
Друзья улыбались. Крохотная Фаина Моисеевна торопилась к Егору с валерьянкой и водой. Фридман по мобильному телефону вызывал такси.
11.
1.
“Господи, да у них такой же взгляд, как у наших мгбэшников, точно такой же... Тут ничего не изменилось,” - шептал Егор Гале, катившей в аэропорту «Шереметьево-2» кресло «с больным русским мужем еврейской жены».
Огромный самолёт “Эль-Аль” принял их в своё чрево вместе с новыми репатриантами, бегущими в Израиль из уже давным-давно демократической России. Наша компания на этом фоне почти не выделялась - все выглядели почти такими же перепуганными и обескураженными. После полёта в комфорте и вкуснейшего ужина, пассажиры “Боинга” несколько успокоились, кроме самого Фридмана, хорошо знакомого с непредсказуемостью родных израильтян.
Но перевоспитанный некогда князем Мухиным генерал Бени Шайзер встретил Арона и его странную команду прямо у трапа, сразу успокоил, что Валерий и Майя уже в Израиле, усадил всех в просторный микроавтобус и привёз на свою виллу, какую и в кино не видели новые подопечные неугомонного Фридмана. Продолжение