"Решение кого и за что вызвать на допрос за его высказывания принимается на основании двух ясных критериев. Первый – с какой стороны политической арены пришло высказывание, второй – какова будет реакция общественности. Никому не приходило в голову допрашивать Амоса Оза, когда тот заявил, что в случае изгнания арабов он будет взрывать мосты, никто не допрашивал Моше Негби, когда тот заявил, что в случае изгнания арабов он уничтожит государство.

Ясно, как день, что Шай Ницан и кампания используют огромную силу, данную им государством, как инструмент для своих частных и идеологических интересов. Но есть дополнительный элемент – это ожидаемая реакция общественности  на действия прокуратуры вообще и ее отдела по особым поручениям, в частности. Они сильны против слабых.  Они не рискнули отреагировать на очень резкие высказывания раввина Овадьи Йосефа так, как действовали на этой неделе против раввина Дова Лиора за его галахическую статью о книге на галахическую тему.

Поэтому я поспешил поддержать проводивших демонстрации против раввинов Дова Лиора и Яакова Йосефа. Но когда я услышал, как представители демонстрантов объясняют свои действия, я пришел в ужас.

"Государство пытается поставить себя над Торой", - говорит один. "Будем воевать за честь Торы", - кричат другие.

И так, невольно, они превратили вопрос борьбы за гражданские права в исключительно религиозный вопрос. С этой минуты мы потеряли не только поддержку среднего израильтянина, который мог бы солидаризироваться с нашей борьбой, но и утратили правоту этой борьбы.

Хорошо, что религиозные евреи проводят демонстрации, хорошо, что они не сотрудничают с явно тенденциозным идеологическим полицейским расследованием, но при всем моем глубоком уважении к раввинам, вопрос сотрудничества вообще не имеет отношения к раввинату и Торе. И любой человек не должен сотрудничать с тенденциозно идеологическим следствием, даже если оно вовсе не касается религиозных вопросов.

Когда всей стране и любому начинающему юристу было ясно, что мое место в Кнессете (прим.перев. – то есть реальное место в списке кандидатов от Ликуда в Кнессет) было отнято у меня в полном противоречии с законом, я отказался от обращения в суд. Я не хотел иметь дела с судом потому, что со времен изгнания евреев из Гуш-Катифа судебная система однозначно определила себя как необъективная, как поддерживающая определенную сторону в идеологическом споре в израильском обществе, – и этим, она вывела себя из возможных арбитров. Я не обратился к судьям, потому что для нас они просто не существуют, их власть нелегитимна. Тот, кто обращается в израильский суд, чтобы получить помощь, дает легитимацию как всем прошлым идеологическим преследованиям, так и будущим.

Но когда религиозные евреи утверждают, что прокуратуре нельзя было допрашивать раввинов (даже в том случае, если бы прокуратура действовала справедливо и расследовала бы все противоправные высказывания левых, даже если бы вела себя достойно и с уважением по отношению к раввину), если утверждается, что в принципе у государства нет полномочий расследовать этот вопрос, то простой гражданин вынужден встать на сторону следователей. В принципе  отвергая государственные полномочия, демонстранты утратили важную тему протеста и, не желая этого,  убедили публику в правоте прокуратуры…

Предположим, что молодой раввин напишет галахическую статью, в которой доказывается, что, согласно Галахе, надо убивать гомосексуалистов. Нет ли небольшого опасения, что найдется запутавшийся подросток, который примет это всерьез и пойдет резать? Должно ли государство проигнорировать эту опасность, потому что она прикрывается галахическим покровом? Справедливо ли в данном случае утверждение, что государство обязано защищать безопасность своих граждан? Есть ли у религиозной системы желание и возможность заменить существующий режим и делать это вместо него?

У левых есть "Сангедрин" – он называется БАГАЦ. У них есть одна "Тора" (идеология) и один источник полномочий, поэтому они приняты все обществом, даже теми, кто не согласен с их идеологией. У верующего общества нет одной Торы (в смысле нет одной общей идеологии) и нет одного источника полномочий, поэтому у нас нет Торы,  как теории релевантной для управления государством. Это не значит, не дай Бог, что такая Тора не существует, просто нам удобно сохранять наши отдельные религиозные общины, нашу "галутную Тору", у каждой общины – свой Санедрин, занимающийся только вопросами, касающимися индивидуума и семьи. Поэтому когда проф. Гиллель Вайс инициировал возрождение Санедрина, он наткнулся на весьма прохладное отношение религиозного истеблишмента. В этом, по моему, и находится корень противодействия религиозных авторитетов еврейскому возвращению на Храмовую Гору. Потому что такое наше возвращение означает возврат к Торе, связанной с общенациональной жизни, и это угрожает старому порядку разрозненных галутных общин.

Вакуум тут невозможен. Если нет Торы (по нашей вине!), то мы вынуждены вести себя по правилам другой "Торы" и только в рамках этих чужих правил мы можем вести борьбу. Житель Тель-Авива знает, что мы правы. Но когда вместо того, чтобы действовать, исходя из существующей реальности, вместо того, чтобы исправлять  искажение нравственных и политических законов, мы предлагаем людям пересесть со сломанного судна на наш хороший, но несуществующий корабль, то мы отталкиваем от себя людей и оставляем их  во власти зам.ген. прокурораШая Ницана, арестовавшего рава Лиора. Потому что на несуществующем корабле нельзя плыть, а тонуть никто не хочет.

Перевел из газеты "Бе-Шева" Яков Халфин, МАОФ