All rights reserved by Dr.Solomon Zelmanov Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
1.
Зеленоватым, слишком густым даже для конца декабря туманом была затянута вся сионистская территория, по которой Салах мчал свой небесно-голубой мерседес. Тысячи белых фар неслись навстречу, красные огни трассировали справа. Он обгонял решительно всех, не замечая несуразности такого движения - с любой скоростью. На самом деле машины и слева и справа почему-то сконцентрировались на крайних полосах, как припаркованные.
Впрочем, как можно требовать сосредоточенности на таких мелочах от человека, который намеренно торопится к собственной гибели?.. После последних актов возмездия сионисты так закупорили территории, что ни одному из учеников Салаха не светило просочиться сюда. На смерть во имя Аллаха сегодня спешил не мальчик с едва заметными усиками и горящими от счастья высокого доверия глазами, а маэстро, пожилой профессинал, посланный собственной совестью. В Иерусалиме судят его уцелевших ребят. Приговор им известен - пожизненное заключение. При любой мотивации страшно осознать в двадцать, что вся твоя жизнь пройдет в тюрьме. Ободрить их может только параллельный приговор их судьям - к смертной казни через полное уничтожение. Салах лично, без ложного человеколюбия вынес приговор фальшивому сионистскому суду и сам намерен сегодня же привести его в исполнение - обжалованию приговоры евреям не подлежат и никогда подлежать не будут, у них нет права на жалость со стороны Салаха и его соратников. В его суде нет ни адвокатов, ни присяжных. Он сам прокурор, судья и палач в одном лице. Сегодня ему предстоит и роль смертника, ну и что? Чем его жизнь дороже для близких, чем жизнь заточенных на всю жизнь мальчиков. Что же касается жизни еврейских мальчиков, девочек, стариков и всех прочих, которая сотнями прервётся сегодня после того как сдетонирует двойное дно его длинного мерседеса, то это Салаха не заботило: вина случайных прохожих была в самой принадлежности к проклятому племени. Если же среди них окажутся арабы, пусть Аллах примет их в рай вместе с Салахом, они - невинные жертвы той войны, которая идет на этой земле... Можно попробовать и дистанционный заряд, но сегодня важна абсолютная надёжность. Он был готов к смерти, но не к провалу с последующим унижением и муками в их власти... Осталось только выстраданное, осмысленное смирение и удовлетворение, что именно так он кончает свой жизненный путь, что он дожил до кон-ца, достойного конца для борца его калибра.
Они получат от него последний привет. От восьмилетнего перепуганного мальчика на увитой виноградом хайфской веранде. Палестинского малыша, который с ужасом глядел на отца, лихорадочно складывающего утварь в грузовичок. На мать, которая бессмысленно металась по цветущему саду, умоляя отца не уходить: они больше никогда не пустят нас обратно, причитала она. "Молчи, женщина, - огрызался отец, - Теперь мы будем решать, кого и куда пустить обратно! Это их мы отправим туда, откуда они тут появились - в море. И оттуда они уже никогда сюда не вернутся. Утопленников может прибить к берегу прибоем, но ещё не было случая, чтобы они после этого вернулись в свои дома. Евреи наконец получат от нас и от наших братьев всё, на что так давно претендовали - нашу землю, но в пределах полосы прибоя, на острых камнях! Если мы останемся, нас убьют вместе с ними. Слышишь? Это пушки. Они не способны различать, кто именно остался в Хайфе. Уходите. Через неделю-две я буду ждать вас в этом же саду." Таким он и остался в памяти Салаха - в выгоревшей полувоенной форме с допотопной винтовкой. Вокруг клубились дым и пыль, неподалеку грохотали взрывы. Машины, лошади, ослы, телеги протянулись по знакомым улицам прочь от родного города, навстречу грозной каннонаде наступающих арабских армий, чтобы за их спиной переждать очередное решение еврейского вопроса...
Через неделю-две!.. Салах вернулся в свой сад, но сорок с лишним лет спустя. и не как победитель, а тайком, очередная вылазка в тыл врага.
Был вечер. Одичавший, заброшенный сад цвёл и багоухал родными ароматами.
***
"Мне бы только в глаза посмотреть тому еврею, который поселился в моём доме, Толя, - говорил как-то Салах своему соседу по общежитию в МГУ. - Посмотреть, можно ли быть счастливым на несчастье другого..."
Дом стоял с замурованными серыми камнями окнами и дверями. В нём так никто и не жил. Салах продрался сквозь сад своего детства, потрогал потрескавшийся мрамор заросшего травой и кустарником крохотного бассейна, где он проводил счастливейшие минуты своего детства, и вдруг совсем близко услышал голоса. Говорили по-русски. Пожилая пара ела хурму с хлебом и запивала колой из стаканчиков. Напротив был ульпан Наамат. Руситы учились ивриту. Сейчас у них перемена. Школьная перемена, отдыхают. Набираются сил. Кушают плоды его земли... Всего бы два едва уло-вимых движения - и отдохнут руситы в моём саду надолго... Едва ли их най-дут в таких зарослях сразу. Он сжал рукоять лучшего друга бойца, того, что не промахнется, не подведёт никогда, но вдруг голос мужчины показался ему знакомым.
Сад словно исчез, появилась заснеженная аллея на Ленинских горах, белые облака словно светящихся заиндевевших деревьев в свете ночных фонарей, рельефно темнеющие в этом свете монументальные ели и рядом ещё совсем юная Лена с её такими же странно светящимися волосами и глазами. Она восторженно смотрела из-под меховой шапочки на героя сопротивления жестоким оккупантам, как когда-то её молодая мама на отступившего в Москву испанского коммуниста, едва не ставшего отцом Лены. Салах только что предложил Лене стать его женой и та прямо задохнулась от счастья - стать женой иностранца! Уехать с ним за границу, девчонки лопнут от зависти!
И тут на аллее появились трое нетрезвых парней - московская шпана. Им-то что до героев сопротивления, освободителей какой-то Палестины. В принципе и они при случае не отказались бы бить и спасать, но сегодня как раз у одного из них грузин с рынка увел подружку. И тут какой-то черный с такой русской лапочкой навстречу, падла! "Ты, чурка с глазами, вали отсюда! Чё? Ты возникать, черномазая образина? Наши девушки не для тебя, кавказская тварь!" " Не трогайте его, - закричала Лена, - он не кавказец, он иностранный студент, он герой и он мой жених..." "Иди с нами, Маша, не гонись за ними, все они сифилитики! Ишь ты, русские им понадобились, свои черномазые крысы не хороши! А, тебе мало? На, привет от русских!" В глазах Салаха взорвался мир зеленовато-алым шаром, а потом он сразу ослеп от залившей лицо крови - врезали кастетом по лбу. Очнулся от пронизывающего холода в сугробе. Тряслись не только руки и ноги, дрожь начиналась где-то в животе и сгибала его вдвое смертельным ознобом. Какой-то парень в яркой вязанной шапочке лихорадочно растирал ему снегом побелевшие окровавленные щеки и что-то кричал на все четыре стороны. Потом он долго волочил Салаха как санки по снегу аллеи к проезжей дороге, неумело голосовал, пока не подоспела милицейская машина. Салаха уложили на заблёванный пол, на боковых скамейках икали, хохотали, орали и пели пь-яные. Спасителю места не досталось. У него взяли адрес, и он мгновенно стал крохотным в открытой двери рванувшего с места газика. Больше Салах его не видел. Избивших его парней не нашли, следствие угасло. Вокруг университета без конца били "черномазых", предпочитавших нежных белых русских девушек своим знойным красавицам.
"Скажи спасибо этому незнакомцу, - говорил Толя, меняя Салаху повязку. - Без него остался бы ты до весны как мамонт..." "Аллах спас, - согласился Салах. - Послал этого человека на аллею. Знаешь, он, по-моему тоже нерусский, хотя вы для меня все на одно лицо. Этот даже как бы на еврея похож..." "Ну и Аллах у тебя, - смеялся Толя. - Послать еврея для спасения злейшего врага." "Тебе этого не понять! - горячился Салах. - Евреи, с которыми мы здесь учимся, это же те же русские, ты бы посмотрел на тех евреев, с которыми борюсь я! Если бы ты их знал, как знаю я..." "Знаешь, Салажонок, мне это до фени, вся ваша борьба, как и еврейский вопрос, но будь я евреем, я бы лучше согласился походить на самого жестокого гориллу, чем на иисусика, покорно идущего в ров. Впрочем, я слышал, что тебя действительно спас еврей, Артур Айсман с Химического. Мы с ним как-то вместе в драмкружке занимались, у него подружка из консерватории - прелесть какая евреечка! На него похоже: незнакомого человека тащить полчаса по пустынной аллее. Хочешь познакомлю?" "Нет... Всё-таки не надо. Я его на всю жизнь запомню. Но друзей среди евреев у меня никогда не будет. Хороший еврей - мёртвый еврей, так учил меня мой отец, а его - мой дед!" "Неблагодарная ты свинья, Салага, хоть и не ешь свинину. И что у тебя за вера, если ты так о живых людях рассуждаешь? Ты же по полчаса молишься, посты соблюдаешь, значит бога своего боишься или по крайней мере уважаешь. Неужели ислам такая звериная религия, если для тебя хороший человек - мертвый человек? Вот я лично не только не молюсь, но и не верю ни в какого бога, но человеческая жизнь для меня священна. А распространять людоедские теории только на евреев - это же чистой воды фашизм. У меня отец погиб, чтобы этого никогда на земле не было. Кстати, фашисты начали с евреев, а кончили теорией об уничтожении славян. Если есть бог, он тебе и всем вам, борцам такого рода, не простит. Вас же и уничтожит тот, кто посильнее, рано или поздно. Ты меня прости, но сегодня ты меня достал, друг мой единственный..." - заключил Толя их дискуссию.
Салах простил его заблуждения, но так и не простил Лене до конца её жизни: она от страха убежала к себе в общежитие и билась в истерике всю ночь - в результате его спас еврей!.. "Я думала, что тебя убили, - лепетала она потом. - Море крови, ужас."
За годы их нелёгкой жизни в Палестине, Ливане, Тунисе волосы Лены под мусульманским платком потемнели. Она как-то удивительно быстро состарилась, съёжилась, усохла. Нет, зря ей так завидовали подружки: вышла за иностранца, уехала за границу. Только не тот был иностранец, а границы их отгораживали всю её короткую жизнь от всего мира: палестинцы были разменной монетой в большой политике, им должно было быть плохо всегда. Как ни бедна была рабочая семья Лены в Москве, но единственная дочурка за границей была ещё беднее, беднее всех на свете. Салаха согревала ненависть, а Лену преследовало только отчаяние.
Как ни странно, то же самое отчаяние прочел Салах в глазах женщины этого русита с бутылкой колы в одной руке и хлебом в другой. Безошибочным взглядом профессионала Салах уже понял скйчас, что это и есть его давний спаситель... Через общих знакомых он тогда узнал, что и Артур Айсман был извещён, кого он вытащил из сугроба и вернул к жизни. И что тот, в свою очередь, отказался от знакомства с вроде бы другом своей советской Родины, но врагом своего еврейского народа. И от этого Салах стал уважать своего спасителя гораздо больше тех еврейских его однокурсников, которые при каждом удобном случае демонстрировали солидарность с борьбой арабского народа за освобождение Палестины от евреев. Айсман оказался откровенным врагом палестинцев, что грозило ему в то время отчислением из университета. Каждый третий мог донести, прочему он отказался встретиться с Салахом. А он отказался. Нормальный честный враг!..
Теперь этот враг-спаситель был новосёлом спорной Палестины, но говорили они с женой отнюдь не об этом. Просто обсуждали свои невесёлые дела, совершенно забыв о некогда спасённом для чего-то страшного и непоправимого палестинском студенте их общего храма науки. Они сами теперь были такими же беженцами из шатающейся империи. Особенно порадовало Салаха тягостное впечатление от страны и народа, среди которого оказались эти руситы. Он тихо радовался их горечи и разочарованиям, хотя и не желал зла этому уже постаревшему почти до неузнаваемости москвичу. Так вам и надо! Это не ваша земля, думал он, у вас была такая огромная, богатая и роскошная Москва, которой тщетно пытался подражать даже великий Каир. Вам принадлежала необозримая страна, занимающая чуть не пол-материка. Вы могли без виз и таможен за бесценок пересечь полмира от католической Прибалтики до мусульманско-го Самарканда, от Ледовитого океана до пальм в Гаграх. О какой другой родине можно было мечтать? А вот вам этого всего оказалось мало! Вы бросили могилы предков, отказались от родины-мечты и поторопились прилететь сюда, чтобы окончатально забрать крохотный клочок земли у и так обделенного всем миром палестинского народа, который никогда не делал ничего плохого вам, фактически русским. Но вы по первому зову сионистов привезли сюда своих сыновей, чтобы они убивали наших... Но - берегитесь! Тебя, твою женщину я так и быть сегодня не трону. Я - не трону. НО всё равно жизни вам тут не будет. Вы еще не знаете своих новых собратьев. Вы думали, что евреи - это ваша московская элита, интеллектуальный слой российского общества. Как бы не так! Тут вы познакомитесь с квинтэссенцией мирового еврейства в том его виде, который веками ополчал на вас весь мир. И вам самим мало от них не будет. К тому же, и мы ждём своего часа, Аллах учит нас терпению. Настоящий арабский воин - тигр перед прыжком. Рано или поздно мы всех вас добьём. Я поклялся памятью моего убитого евреями отца, что сделаю все, но будете, будете вы плавать распухшие вдоль всего Израиля и до горизонта, как трупы вокруг "Титаника"!..
***
Сирена вдруг промчавшегося навстречу полицейского “форда” заставила Салаха очнуться от видений. Почему он только сейчас заметил шум встречной машины? А ЭТИ ВСЕ!? И как он беспрепятственно пересек контрольный пункт! Когда такое было, чтобы ни один яхуд не проснулся (да и когда они вообще спали там?). Машину не только не обыскали, но и не проверили документы у водителя. Этого быть просто не могло. Туман? Действительно слишком густой, но звук-то от мощной машины в лабиринте бетонных блоков они должны были услышать. И где все звуки сейчас? Салах резко затормозил, свернув к обочине главной дороги страны и прислушался.
Зловещую тишину подчеркивало шелестение придорожных сосен на скалистом склоне. Только теперь он осознал, что все машины и навстречу, и вдогонку стояли. Огни фар со всех сторон, много огней, по ту сторону трассы белые, по эту - красные. Он вышел и осторожно подошёл к зелёному "фиату” с ненавистным флажком. В салоне было пусто, двери закрыты, но не заперты, как если бы хозяева были внутри. Он перебегал от одной машины к другой - то же самое. Больше всего его ошеломило положение ремней безопасности! Они во всех машинах были тщательно застегнуты - на пустых сидениях!.. Все моторы работали в режиме стоянки, все машины были поспешно, но аккуратно припаркованы. Словно все яхудим вдруг каким-то образом выскользнули из ремней и пошли купить газету, беспечно оставив ключи зажигания и открытые двери. Сотни, тысячи машин, кое-где в два-три ряда! Было ясно, что кто-то, чья-то благословенная воля в одночасье ликвидировала могучих врагов Салаха и его многострадального народа и отдала в его руки весь этот сонм богатых и не очень машин. Тревога не исчезла. но вместе с изумлением пришла радость. Аллах велик!
За скалой поворота возник звук мотора. Тот же полицейский форд возвращался. Салах был одет как преуспевающий адвокат: кипа, тонкие очки. У него были безупречные документы, прекрасный иврит, английский и русский. Бежать не было никакого смысла. Он спокойно вернулся к своему “мерседесу”. Фары “форда” уперлись в него. Из машины вышел пожилой не похожий на полицейского человек и поздоровался по-арабски. Салах ответил на иврите. Человек извинился на иврите и продолжал по-арабски: "Ваш камуфляж уже ни к чему. Как и все ваши планы о которых давно известно службе безопасности, мой господин... Вас некому больше арестовывать. Они ушли. Боюсь, вам придется теперь взрывать совсем других и в другом месте. Евреев же в Палестине больше нет. И не только в Палестине. Сегодня ночью они исчезли во всем мире, вместе со своими нееврейскими родственниками. Боюсь, господин Салах, что вам следовало бы вернуться домой и как можно раньше, там вы пригодитесь нашему народу больше."
"А ты изменился, Фараж. Я уже и не надеялся, что всё-таки доберусь до такой опекаемой евреями персоны!.. Что же твои хозяева тебя не захватили с собой? Или ты отказался? Наверное, там неважно, куда их унес шайтан, если ты предпочёл остаться с нами, кого предавал всю жизнь?" "Никто ни меня, ни других арабов - патриотов Израиля - ни о чем не спрашивал... А вы послушайте-ка лучше радио".
В приемнике “форда” говорили по-русски: "...палестинцам самим распорядиться богатейшим израильским наследством, - взволнованно звучал женский голос. - Тем более, что это соперничество приняло характер военной конфронтации. Российское правительство готово направить Черноморский флот к берегам Палестины, чтобы защитить здесь наши интересы..." "На этих надеяться нечего, - буркнул Салах. - Вот Союз действительно послал бы Черноморский флот в поддержку Арафата, а у этих и топлива едва ли хватит до Босфора дойти, и корабли ржавые..." Он перевел на другую волну. "...когда Египет подписал свои позорные соглашения. Только Сирия имеет неотъемлемое право присоединить к себе свою исконную южную часть, так долго называвшуюся Израилем. Ни империалисты, ни предатели арабского дела не смеют претендовать на Сирию, простирающуюся до Красного моря. Наши танки стремительно движутся на юг и пусть кто-то посмеет их остановить..." "Интересно!" - Салах повернул рукоятку дальше. Речь на английском была почти истерической: "... кто бы из них первым ни овладел Димоной. Шестой флот уже на полпути к Палестине, а наши силы быстрого реагирования грузятся в самолёты. Действия иракских коммандос в Хевроне и Газе не могут остаться безнаказанными. Уничтожение палестинского руководства и провозглашение власти Ирака над территорией бывшего Израиля вовсе не означают, что мировое сообщество с этим согласится. Президент дал приказ немедленно установить контроль над крупнейшими городами Израиля и главное над Димоной, где сейчас хозяйничают египетские парашютисты. Решение Сирии отбить Димону и присоединить себе всю Палестину никогда не получит согласия Соединенных Штатов..." "... только перед нами, - кричал по-арабски новый голос.- Именно мы, а не сирийские демагоги, заставили сионистского агрессора вернуть нам до дюйма нашу территорию, а потому Палестина может принадлежать только Египту. Ни претензии покойного Арафата, ни тем более тех, кто его зверски убил, не заставят Египет поступиться своими правами. Что же касается Америки, то ей теперь придется оставить Египет, простирающемся до Иордана и Хермона в покое! Теперь мы сумеем заставить Шестой флот вернуться обратно, так как наши славные парашютисты уже нашли то, что так успешно прятали от международного контроля сионисты, то, что способно образумить международного жандарма!"
"Ты теперь понял? - с болью закричал Салах, срывая кипу и очки, - Они, все! делят нашу родину между собой, словно нас нет и никогда не было на нашей земле!" "Я же сказал вам - поворачивайте домой, - тихо ответил Фараж. - Сегодня ваш враг уже не я". “Они действительно убили раиса? Когда?” “Сегодня ночью. Иракский десант. Саддам двинул сюда танки сквозь Иорданию. Король не посмел ему помешать... А Арафат с правительством двинулся им навстречу, чтобы варазить протест. Он понадеялся на кучу иностранных корресподентов, которые его всегда сопровождают. Но иракцы совсем обезумели. Они...”
2.
Палестинский джип так и не прибыл на место встречи для совместного патрулирования. Это было совсем не похоже на лейтенанта Хафеса, угрюмого профессионала, ни разу не подводившего Марка и его взвод последние несколько месяцев. Как ни странно, на этого матерого террориста, одного из тех, кто уходил с Арафатом из Ливана в Тунис и обратно в Израиль, можно было положиться как на самого себя. Не нашел нас в этом зеленом тумане? А рация почему не отвечает? База на вызовы не отвечала. Ребята в джипах притихли, чувствуя непривычное смятение своего сержанта. Подавляла мкртвая тишина. Они знали цену такой тишине и такому туману на перекрёстке в центре палестинского города, где только вчера были настоящие уличные бои со слезоточивым газом, резиновыми пулями и тысячами озверелых подростков с камнями, бутылками, рогатками, ухмыляющиеся палестинские полицейские в сторонке. Три года непрерывной свирепой конфронтации, повышенное чувство опасности. Сейчас они словно превратились в мишень.
Марк дал сигнал двигаться в сторону базы и тут резко как выстрел прозвучал вызов,. Голос командира был странно дрожащим, словно он сдерживал смех: "Всё, кончай воевать, домой, все домой, отбой, полный отбой, хаверим..." "Хафес не прибыл, Дани", - крикнул Марк, невольно поддавшись неестественному веселью. "Кибенемат! - счастливо гаркнул офицер единственное освоенное им за годы алии русское выражение. - Он уже никогда и никуда не прибудет. Домой! Самой короткой дорогой и на полной скорости. Кстати, автоматы можете заткнуть себе в задницу, война кончилась, их больше нет!" "Кого? Полицейских Арафата?" "Вообще никого больше нет, добро пожаловать на глобус Израиля!" "Ничего не понимаю, - буркнул Марк и добавил водителю: - Гони короткой дорогой". "Там же осиное гнездо, - возразил по-русски Дима. - Даже если Ганди действительно, наконец, пришел к власти и выгнал Арафата обратно в Тунис, а всех его подданых в свою Иорданию, то там, в гнезде хоть кто-то да поджидает нас."
Но джип понесся в редеющем тумане узкими улицами, оглашая пустынный город сиреной. В квартале, названном осиным гнездом метнулась человеческая фигура. Марк окликнул. Пожилой араб послушно подошел к джипу, комкая в руках пустую сумку. "Документы", - приказал сержант, не спуская глаз с сумки. Араб выглядел не просто растерянным, ошеломленным. Сумку он тут же вывернул наизнанку. Документы были в порядке. "Где народ? - спросил Марк.- что происходит в городе?" "Что происходит? - пролепетал старик. - Дорого бы я дал за ответ, куда все вдруг подевались." "Да кто все?" - заорал Марк, чувствуя себя идиотом. "Вы что, радио не слушали? - удивился араб. - Сегодня ночью произошла космическая катастрофа. С планеты исчезли все, кроме евреев и их родственников.- Вам больше не в кого стрелять." "Ну уж и все, - засмеялся Марк. - Ты-то вот он." "Я не араб, - смущенно сказал старик, - теперь можно признаться. Я бывший советский разведчик, по национальности еврей." "Да уж, теперь под араба не закосишь, - кивнул Марк. - Поедете с нами."
Как там дома, привычно подумал Марк.
Уехав на зависть своим советским одноклассникам за границу, на Запад, Марк отнюдь не попал в рай. Заграница обернулась для него сначала нищетой и отчаянием, драками в школе и на улице с “марокканцами” и арабами, а потом - на долгие три года - грязными и пыльными восточными улочками контролируемых территорий, похожими на кошмарный сон. Он жил среди всеобщей ненависти населения палестинских городов и селений, среди постоянной опасности. Его буднями были изнуряющие учения, уличные бои, где в него и его товарищей летели камни с единственной целью - убить, а от его резиновых пуль и слезоточивого газа корчились на земле его арабские сверстники, а то и вообще дети с камнями в руках. Зная, с каким страхом и надеждой ждут его появления дома, он представлял то отчаяние, которое охватывает чужих отцов и матерей, когда к ним приносят на носилках так похожих на Марка парней-арабов со следами его меткого выстрела... Единственной отдушиной в этом аду были частые короткие отпуска домой - в тихую зелёную Хайфу, к морю, к друзьям, к бедным своим немолодым родителям, без конца теряюшим работу и меняющим съёмные квартиры. Так и не освоивший иврит отец подходил к почтовому ящику с ужасом. Каждый конверт с надписью на государственном языке он вскрывал его с таким обречённым видом, что у Марка просто сжималось сердце. Конверты действительно несли их семье только очередное унижение, поборы, отказы или угрозы, а он, взрослый сын, не мог ни заработать в защиту своей семьи, ни как-то строить своё будущее. Пока его более хитрые сверстники, закосив от армии и наплевав на новую родину, осваивали компьютеры и учились в университетах, Марк бегал с автоматом по территориям, освобождая заложников и преследуя авторов террактов. Марк уже осознал, что он защищает от арабов не только эту вечную нужду и отчаяние, но и право хоть на какую-то жизнь для себя, для своих близких, для тех же откровенно презирающих его умельцев уклониться от службы. Он своими глазами видел ту непримиримую смертельную застарелую ненависть по другую сторону хрупкой и никем не признанной еврейской границы, которая всегда готова проявиться исполинским погромом. Чуть ослабни Израиль - не будет и нищей жизни - только мучительная и унизительная смерть для его родителей и сестры...
Как отец пережил эту ночь? - подумал Марк, приближаясь к затянутой колючей проволокой базе. Он знал, что отец работает преимущественно в тёмное время суток и что бывает и в арабских районах Хайфы.
***
А отец действительно был редким свидетелем такого удивительного и уж точно окончательного решения ев-рейского вопроса. Поздно вечером Артур повез на своём велосипеде образцы словарей в старый город, где жили только "русские" и арабы, которых он вечно путал с "марокканцами" - многочисленными евреями из арабских стран. Когда он выходил из подъезда, как всегда молясь о том, чтобы его лучший друг и рабочая лошадка, велосипед оказался на месте, он с ужасом увидел то, что без конца снилось ему в ночных кошмарах все последние годы. У замка велосипеда возился подросток ростом с Марка. Как всегда в экстремальной ситуации, Артур грозно заорал на вора неумелым русским матом, но тот не испугался, даже не смутился, просто вылупил наглые весёлые глаза и с искренним изумлением спросил на иврите: "Твой что ли велосипед?" "А ты решил, что твой, ты хочешь иметь дело с полицией?" "Чего вдруг?" - наконец смутился подросток, у которого чувство страха было вместо чувства совести и который, по всей вероятности, знал повадки израильской полиции не понаслышке. Решив, что велосипед не стоит таких неприятностей, он отошел куда-то за угол. Артур дрожащими руками отстегнул свое единственное сокровище и уже совсем было собрался вскочить в седло, когда его недавний собеседник появился из-за угла с двумя такими же тощими, горластыми и длинными приятелями, к тому же с крупной собакой на поводке. И - началась потеха. Нет, это не были хулиганы, способ-ные затравить старика собакой, да и собака была не злая. Эти просто решили порезвиться. Собаку натравливали, но не спускали, сами хохотали, что-то кричали, называя Артура абой - отцом. Следуя российской привычке отбиваться от собаки, Артур сделал вид, что наклонился за камнем. Собака, выросшая в Израиле, естественно, не испугалась, но подростки охотно приняли новые правила весёлой игры, да ещё какие! Как горели их глаза, когда по телевизору крупным планом показывали искаженные бешенной злобой недетские лица их сверстников, вкладывающих всю врожденную злобу и жажду убийства в зажатый в побелевшем от напряжения кулак с камнем, нацеленным яхуду прямо в лоб. "Убей!" - орали они ящику, словно могли передать свою собственную ненависть этому герою по телевизору. Говорят, футболисты чувствуют страсть своих болельщиков не только со стадиона, но всех сотен миллионов, желающих им победы у телевизора. На стороне палестинских камнеметателей поддержка и энтузиазм миллионов, их гораздо больше даже, чем арабов... Дорвавшиеся до собственной интифады только что весёлые подростки тут же подобрали по камню. В глазах их исчез азарт детской шутки. На Артура смотрели хладнокровные убийцы. Предсмертный ужас сковал его руки, вцепившиеся в раму велосипеда...
И тут начал сгущаться туман. Сначала исчезли фонари, а потом и подростки. Они не скрылись за пеленой тумана, они словно растворились в воздухе. Артур едва перевел дух. Мелькнула безумная мысль: кто-то параллельно изобрёл мой растворитель. И применил его против этой шпаны. Против всех арабов, задумавших убийство еврея, против всех погромщиков на планете... Но никого рядом не было. Хайфа была пустынной. Исчезли почему-то даже музыка и голоса, доно-сившиеся только что из всех окон верхних этажей и с балконов.
*** Продолжение