Часть 2
Как индивид Гоббса, так и индивид Руссо, в их до-государственном состоянии, подпадают, как нам представляется, под данное равом Соловейчиком определение конфронтированного человека. Под его определение подпадает западный человек вообще, как он сформировался с началом нового времени. Речь идет о независимом и суверенном человеке, названном философами «автономным индивидом» - этом осознавшем свою индивидуальность человеческом Я, отделившемся от прежде в большей или меньшей степени поглощавшей его естественно-исторически сложившейся общности. Своеобразие в понимании рава Соловейчика состоит в том, что он,
в отличие от западных теоретиков неуклонного прогресса, не считает конфронтированное состояние необратимым. Разрыв естественных связей человека со средой вместе с обретением индивидуального Я приносит одиночество и сопряженные с ним неуверенность, подавленность и страх. В неконфронтированном состоянии человек был лишь еще одним объектом среди объектов среды, и это совпадение с внешним создавало настроение спокойствия, удовлетворенности и счастья. Теперь он оказывается трагическим одиноким субъектом, противостоящим миру объектов, холодно-немому и не отвечающему на его призыв. В этой нелегкой ситуации, - пишет рав Соловейчик, - человек может впасть в отчаяние, подчиниться все возрастающему давлению извне и отказаться от своего предназначения, вернувшись в неконфронтированное состояние. Эрих Фромм говорит в этой связи о «бегстве от свободы», в котором видит общественно- психологический базис фашизма. Но феномен возник задолго до фашизма 20-го века. Выше мы обнаружили его в теориях государства Гоббса и Руссо, созданных еще в 17-м и 18-м вв .
К учениям об общественном договоре можно, в контексте рассматриваемого нами вопроса, присоединить длинный ряд других теорий, сочиненных между французской революцией 1789 года , воплотившей идеи Руссо в гильотинах якобинской диктатуры, и русской революцией 1917-го, чье воплощение идей Маркса нашло свое последовательное и вполне логичное завершение в гулагах и карлагах социалистической державы, вызывавшей неподдельное восхищение интеллектуальных элит запада. Как сами эти теории и учения , так и строившаяся на их основе политическая практика, показывают, что отделившегося от общественной целостности «автономного», или, если угодно, «конфронтированного» индивида совсем не трудно снова возвратить в тотальное человеческое МЫ, внутри которого он окажется либо по причине принуждения извне, либо по своей доброй воле, - либо в силу обоих этих факторов вместе взятых.
Это новое, искусственное МЫ не вполне тождественно естественному старому - а вогнанный, или сам вогнавший себя в него индивид, как это хорошо видно из цитированных нами выше описаний идей Жан-Жака Руссо, оказывается, сливаясь с ним и отказываясь в нем от своего еще так недавно обретенного Я, рабом в гораздо более страшном, чем в предшествующей истории, смысле этого старого слова. Потому формула «нового средневековья», пророчески представленная еще в 1924-м году одним из самых глубоких мыслителей нашего времени Николаем Бердяевым, не может не восприниматься сегодня, после существования двух кровавых тоталитарных режимов недавно завершившегося столетия, как не вполне точная и даже, в определенном смысле, наивная.Чудовищность рабства 20-го, - а может быть, в надвигающейся перспективе, и 21-го века, - в отличие от рабства прежних эпох, наиболее остро проявляется в том, что это рабство человека, который прежде уже обрел свое индивидуальное Я, уже был, или по крайней мере имел возможность быть свободным. Иначе говоря, даже если это рабство и является в значительной степени результатом насилия над человеком, - по глубинной сути своей оно все-таки является добровольным. Именно это обстоятельство, - а не только единовластие личности или партии, существование лагерей и преследование инакомыслящих, - выражается в действительности термином «тоталитаризм».
В принципе, и не только теоретически, вполне возможно представить себе тоталитаризм без лагерей, без преследований – и, наоборот, при видимости огромного разноообразия спектра мнений и стремящихся к разным и противоположным целям групп.И тем не менее, все это шумное разнообразие может оказаться великой мистификацией, предназначенной нейтрализовать, - еще более успешно и эффективно, чем в условиях откровенного в своем униформизме «единства» классического тоталитаризма, - всякую возможность подлинной конфронтированности, как она понята равом Соловейчиком . Нейтрализация конфронтированности в тоталитаризме, в каких бы известных нам старых или неизведанных, только сейчас зарождающихся новейших формах он не существовал, есть возвращение человека в состояние объекта, являющееся, - после того как он уже имел возможность стать свободным, - его расчеловечиванием, достигаемым прежде всего не лагерями (тот, кто прочтет книгу Павла Гольдштейна «Точка опоры», сможет убедиться в том, что именно в тюрьмах и лагерях человек порою мог обрести свою свободу, свое подлинное Я), а измененеием природы человека, превращением каждого лица, составляющего «совершенное и самобытное целое, в часть более обширного целого, от которого это лицо должно получить в некотором смысле свою жизнь и свое бытие» , переделыванием человеческой организации (Руссо, см. выше). Мы сказали «прежде всего не лагерями» вовсе не имея в виду, что такого рода расчеловечивание, - представляемое Жан-Жаком Руссо и его давними и нынешними последователями как обретение индивидами подлинно нравственного существования , - не осуществлялось в лагерях по отношению к тем, кто был заключен в них. Мы сказали это имея в виду ,что еще в большей степени подвергли себя расчеловечиванию те, - жили ли они в тоталитарном СССР, в свободной демократической Европе или даже в созданном в качестве убежища для преследуемых евреев государстве Израиль , - кто в лагерях не сидел, но не восстал против того, что происходило в них, а часто даже оправдывал косвенно или прямо, - молчанием и замалчиванием происходящего, а то и полной энтузиазма поддержкой:
| «Я должен предупредить вас», – сказал он после короткого молчания,
«что никто в нашей стране не готов к восприятию подобных вещей. Вам будет
очень трудно заставить себя слушать...».
«А вы сами верите мне?». «Это не важно. Я верю, что все возможно в нашем мире. Но оттого, что я верю, ничего не изменится». Доктор Фальк показал мне группу пассажиров, занимавших стол в углу бара. Они играли в карты, громко смеялись, шутили. «Эти люди, как и вы, многое пережили в Сибири в годы войны. Некоторые из них носят выжженное клеймо гитлеровских лагерей на руке. Но эти люди провели черту под прошлым. Так здоровее для них. Я думаю, и вы кончите тем же». «Да эта моя статья и есть черта под прошлым. Я провожу ее резко, провожу ее грубо – чернилами, как подобает человеку пера. Таким образом, провожу границу в моей жизни между тем, что было – и тем, что будет». «Вы не умеете забывать, не умеете примиряться. И я предвижу, что вам долго, очень долго придется отбиваться от призраков прошлого. Они тянутся за вами, они вместе с вами на «Гелиополисе» едут на Запад. Оглянитесь: за вами, в другом углу, сидит группа уважаемых общественных деятелей, и это, кстати, друзья тех, кто с вами сидел в советском заключении. Думаете ли вы, что кто-нибудь из них станет с вами разговаривать? Вы замахнулись на коммунизм, и потому ваша правда для них без значения. Этой одной своей статьей вы провели резкую черту между собой и ними»... . ...«Я знаю» – ответил я: – «против меня будет заячий страх маленького человека, стадный страх, коллективная трусость, прикрывающаяся фразами об «ответственности», смирение осужденных вечно идти в чужом поводу, ужас перед тем, что еще может случиться, и что, если случится, то именно по причине этого их страха – и мещанское самодовольство, фальшивая идиллия других, при жизни воздвигающих себе памятники, постаменты с золотыми надписями, занятых только своим партийным хозяйством»... «И чтоб не сводить всего к чужой слабости», сказал доктор Фальк, «прибавьте: напор жизни, которая идет своим путем, глухая к чужому горю. Не легко перекричать уличный шум. Для этого, в наш машинный век, недостаточно человеческого голоса. Возможно, что через несколько лет то, что вам теперь представляется важным, потеряет для вас всякое значение, и вы откажетесь от попыток перекричать жизнь... ...Ваши воспоминания поблекнут, ваши мысли изменятся. Вы убедитесь, что есть зло в том, что вам кажется добром, и немалая мера добра в том, что вы ненавидите сегодня...». Но я уже не слушал его. Темное предчувствие беды овладело мною. «Мой товарищ умрет в неволе», подумал я: «он слишком далек от них». Мигая, сверкая, ровно шумя, лежали кругом морские пространства, переливались, струились, журчали, платиновый блеск переходил в матовое серебро, серебро уступало темной лазури, лазурь переходила в празелень, празелень в сталь, и глазам не на чем было задержаться, глазам было скользко в потопе света без твердых очертаний и малейшей тени в безоблачном небе. Юлий Марголин. Гелиополис/ Из брошюры: C.Н. Чижик. «Судьба одной прокламации: Израильский коммунизм против Юлия Марголина. Собрание статей и выступлений, обращений и писем Ю.Б. Марголина 1946 – 1957 гг.», Иерусалим, 2002, с..52-54. |
***
В первой части нашей статьи мы обозначили эти пути как два, на первый взгляд, абсолютно противоположные друг другу образа нарушения данной Господу клятвы: нарушения ее посредством впадения в рабство, то есть прямым и откровенным отказом от дарованной Творцом свободы – и нарушения посредством самообожествления, то есть присвоением не ограниченной ничем свободы, которая, в конечном счете, оказывается анти-свободой.
Возможность самообожествления заключена в первом из двух Адамов, о которых рав Соловейчик говорит в одной из самых известных своих работ – эссе «Одинокий верующий человек». Это человек-творец , созданный чтобы властвовать над природой. «Наполняйте землю и овладейте ею», - велено ему Превечным. Своеобразие этого Адама состоит в величии его разума, его творческой мощи и его устремленности реализовать данные ему Господом неисчерпаемые силы для достижения цели. Но именно в этой точке цели заключена опасность искажения , опасность того, что человек, неизмеримо уверенный в своем интеллекте и вытекающих из него неограниченных возможностях покорения мира природы, может поставить перед собою другую вместо предназначенной Творцом цель. Что означает, в сущности, поставить себя на место Б-га, представить себя равным Ему, и может быть - даже восстать против Него, открыто или неявно .
Цель, которую поставил перед первым Адамом Господь, заключается в том, чтобы познавать, творить, господствовать над природой, совершенствовать мир. Но еще прежде, как условие, без которого все эти интенции и усилия могут оказаться не созидательными, но поистине разрушительными – быть человеком, быть самим собой, быть верным себе. Быть верным себе – означает быть тем, кем создал тебя Б-г, не изменять своему предназначению в мире, не отказываться от него, не стремиться заменить его противоположным, другим. Такая измена возможна, потому что человеку дан свободный выбор. Выбирая измену, он восстает против Б-га, обожествляя себя.
Именно этот соблазн реализовался в мировоззрении интеллектуалов эпохи французского Просвещения - объявивших себя «философами» публицистов, авторов знаменитой Энциклопедии, первого в эпоху нового времени документа воинствующего атеизма. Атеизм был необходим им, чтобы объявить человека богом, они нуждались в нем, чтобы превратить в новых богов самих себя. Поэтому они провозгласили свои учения новой альтернативной религией без
Б-га («гражданской религией»). Тем самым они создали идейный и этический базис террору якобинской диктатуры и заранее оправдали его:
| ... Эти люди должны разрушать, иначе их существование утратит цель.
Одни из них самоутверждаются, разрушая гражданскую власть и начиная с нападок
на церковь; другие считают, что падение гражданской власти должно сопровождаться
гибелью церкви. Они прекрасно понимают, какими ужасными последствиями чревато
это двойное разрушение церкви и государства; но их так подогревают собственные
теории, что они не могут остановиться даже перед разрушениями и несчастьями,
неизбежность которых им известна...
...В соответствии с этой варварской философией, которая могла родиться только в холодных сердцах и порочных умах, исключающей не только мудрость, но и вкус и благородство, законы должны держаться на страхе и существовать для тех, кто обращается к ним во имя мести или личных интересов. В парках их академий в конце каждой аллеи вы не увидите ничего, кроме виселицы... ... В этом вопросе мы расходимся с вашими литераторами и политиками. Они не уважают мудрость других, но компенсируют это безграничным доверием к собственному уму. Для разрушения старого порядка вещей они считают достаточным основанием то, что этот порядок старый... ...Мы знаем и гордимся знанием, что человек религиозен изначально; что атеизм противен не только нашему разуму, но и нашим инстинктам и поэтому не может долго служить их подавлению. Но если в момент мятежа или в состоянии пьяной горячки, вызванной паром, вырвавшимся из адского котла, который сегодня яростно кипит во Франции, мы откроем нашу наготу, отбросив христианскую веру, которая до сих пор была нашей славой и утешением, великим источником цивилизации для нас и для других народов, то можно опасаться (ибо известно, что ум не выносит пустоты), как бы грубое, пагубное и унизительное суеверие не заняло ее места. Эдмунд Бёрк. Размышления о революции во Франции * |
*текст публикуется по изданию: Эдмунд Берк.Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию. М.:"Рудомино",1993.Сокращенный перевод с английского Е.И. Гельфанд. Перевод выполнен с издания: Edmund Burke.Reflections on the Revolution in France, 1968.Первое издание книги вышло в ноябре 1790 г.
Философы французского просвещения восстали не только против христианской церкви, но, еще более, и против иудаизма. В своей войне против последнего, «великий вольнодумец» Вольтер, например, явно отдавал предпочтение первой:
| «Вся разница состоит в том, что наши священники сжигали вас руками
мирян, в то время как ваши священники совершали человеческие жертвоприношения
своими собственными руками»... .
За этим рассуждением следует такая рекомендация...: «Вы – животные, которые умеют считать, постарайтесь стать животными, умеющими думать». Это сопоставление думающего христианина и считающего еврея предвосхищает априорный расистский антисемитизм, утверждающий превосходство творческого интеллекта христиан, превратившихся в ариев, над бесплодным интеллектом евреев. Эта современность Вольтера проявляется и в его утверждении, что евреи во всем являются подражателями, и тогда, когда в сочинении «Опыт о нравах» он писал: «На евреев смотрели так же, как мы смотрим на негров, т.е. как на низший вид человека». Лев Поляков. История антисемитизма. Эпоха знаний. Русское издание: Гешарим, Москва-Иерусалим, 1998-5758, стр. 24-25. |
Но если христианская церковь до сих пор не простила просветителям восстания против ее основ, то для многих евреев их положивший начало будущему нацизму антисемитизм отнюдь не составил сколь-нибудь серьезной проблемы, не помешав им с легкостью ассимилироваться в западной культуре, во многом базирующейся на идеях французского просвещения. Более того, он, этот аетисемитизм, был ассимилирован, впитан некоторыми из самих этих евреев – и Карл Маркс с его отковенным антисемитизмом, проявившемся отнюдь не только в статье «К еврейскому вопросу» - лишь одно из проявлений этой гораздо более общей тенденции.
Аба Ахи-Меир, яркая личность еврейского ишува в Эрец Исраэль и объект преследований со стороны его социалистического руководства, был одним из немногих, кто понимал опасность, заключающуюся в революционном универсализме евреев. В написанном им в 1941-м году эссе «Еврейский момент Троцкого», впервые опубликованном журналом ревизионистского движения «Га-Ума» в номере за 1998-99 гг., он обращает внимание на колоссальный вред , нанесенный евреями-революционерами вообще и Троцким в особенности собственному народу ,от которого они отказались во имя служения «всему человечеству»:
| Деятельность Троцкого протекала в бурную эпоху русской истории.
Он был чрезвычайно заметен в месяцы между «Февралем» и «Октябрем». В месяцы
«Октября»,и особенно в ходе гражданской войны, не всегда было ясно, кто
действительно является главной головой большевистского двухголового орла,
Ленин или Троцкий...
...Русская интеллигенция широко раскрыла двери еврейским активистам – при условии ,что предадут свой народ, полностью ассимилировавшись. Евреи ответили на этот вызов и внесли свой особый вклад...В то время как здравомыслящее человечество отказалось принести себя в жертву утопической идее, на службу этой идеи бросились отвергшие свое еврейство еврейские агенты революции.....Троцкий потерпел поражение в своей попытке осуществления мировой революции...Но в сущности, эта идея оказалась не столь утопичной, как могло бы показаться на первый взгляд. Она осуществляется ныне на наших глазах ,хотя и не Троцким, а Гитлером...Сталин, в отличие от Троцкого, большой реалист – поэтому он победил утописта Троцкого. Сталин придерживался «социализма в одной стране». Троцкий был последним оставшимся в большевизме интернационалистом. Вовсе не случайно что это был именно еврей. ...Отказ Троцкого от своего еврейства стоил много крови и слез преданному им народу...Троцкий, ведущий переговоры по Брестскому миру, Троцкий командир Красной армии – это без всякого сомнения один из важнейших факторов ненависти к евреям в этом поколении, поколении Адольфа Гитлера...Но еще раньше, в 1905 году, именно Троцкий был председателем петербургского Совета. И в то время, когда этот прибывший в столицу с юга России молодой еврей пламенно призывал российский пролетариат к войне против царской власти, агенты царской охранки занимались не попытками арестовать молодого демагога, а подготовкой и организацией погромов против его единоплеменников. Пламенные речи Троцкого того периода не привели ни одного рабочего на баррикады, но они привели к резне в сотнях городов и местечек на пространствах от Одессы до Гомеля.... А потом уже упомянутая деятельность Троцкого в период «Октября» и в Красной армии...Кто знает, был ли вообще в новейшей истории другой столь же существенный фактор, приведший к бедам еврейского народа, как тот, чье имя Троцкий. У его речей было двойное влияние. Они воспламеняли толпу к к кровавому насилию революции. И вследствие тех же речей та же толпа шла резать евреев. Как мог не чувствовать Троцкий даже малейшей ответственности за судьбу своего покинутого народа? Этот вопрос принадлежит ,в сущности ,к сфере исследования человеческой души. По настоящему никто еще не занимался вопросом ненависти евреев к своему еврейству, проблемой внутреннего еврейского антисемитизма. Все крупные социалисты еврейского происхождения были ненавистниками еврейства: Маркс ,Лассаль,Троцкий, Отто Бауэр вполне могли бы конкурировать в ненависти к еврейству с каждым из самых больших национал-социалистов... . Аба Ахи-Меир. Еврейский момент Троцкого, иврит, Га-Ума, 134, 1998\99, с.195-199. |
Известная еще со времен эллинизма тяга евреев к ассимиляции и очень часто связанная с нею склонность к революционистской активности во благо абстракции всемирного человечества, всегда заключающая в себе по крайней мере потенциал «само-антисемитизма», неистребима почти так же, как и само еврейство. Может показаться даже, что она образует обратный по знаку, но необходимый отрицательный полюс по отношению к положительному полюсу еврейской неистребимости, ее тень, ее перевернутое, то ли зеркальное, то ли зазеркальное отражение.
В действительности это не кажущаяся, а истинная, совершенно не случайная поляризация. Еврейская тяга к ассимиляции – это, в сущности, стремление избавиться от конфронтированности, от переживания трагичности одинокого субъекта, стоящего перед миром немых объектов, не отвечающих на его призыв. Это страстное плебейское желание стать «как все» - не только в личном, но и в национальном, и в политическом смысле - стать «народом как все народы», «государством как все государства»; перестать быть аристократически одиноким в своей избранности Я, знающим и выполняющим свое высокое предназначение, и затеряться в толпе одинаковых, в избавляющем от ответственности МЫ, стать, наконец, «нормальным народом», обычным объектом в лишенном смысла, предназначения и Б-га мире.
Государство Израиль с самого начало возникло исходя из этого импульса и еще никогда не пыталось отказаться от него. Очень точно выражающая его одновременно руссоистская и марксистская программа создания нового человека (нового гордого израильтянина взамен старого галутного еврея), столь центральная в классической сионистской идеологии, никогда не была прерогативой одних лишь левых социалистов, но являлась (и в определенной степени остается до сих пор) общей для всех течений сионизма исходной посылкой, включая социалистов, ревизионистов и национально-религиозный лагерь.
Это же касается, разумеется, и коллективизма. Пребывание в коллективности тотального МЫ на основе плавильного котла классического сионизма не прекращается, и не приводит к особождению индивида, даже после постсионисткого взрыва этого котла под давлением накопившегося под его крышкой пара. Большой котел распадается, образуя осколки маленьких котлов - этнического восточного, религиозно-государственного и ультра-ортодоксального, поселенческого, русско- репатриантского, светско-«просвещенного» и, конечно же, «угнетенного» арабского, - но при этом индивид оказывается еще более слитым с другими внутри этой почти непреодолимой, даже если бы он захотел преодолеть ее, автоматической коллективной принадлежности, почему-то называемой здесь культурной.
Отказ от конфронтированности и слияние с объектным миром означает, одновременно с впадением в коллективную целостность, - включение в детерминистский поток предопределенности, что является только еще одним проявлением отказа от свободы. И снова говоря об Израиле: на фоне этого базисного для его неконфронтированной ситуации детерминизма не удивительно, что даже еврейская религиозная вера в приход Мессии трактуется здесь в государственно-религиозных кругах в духе западно-европейского детерминисткого политического мессианства, понятие которого является - как мы уже указывали на это, - дополнительным определением того, что Яков Тальмон назвал тоталитарной демократией.