Представьте себе площадь Царей Израиля под угрозой пулеметного обстрела с вражеской позиции

Пришло время открыть мою тайну: я был среди тех, кто был в эйфории и до сегодняшнего дня не вышел из нее. Тысяча озлобленных леваков и 40 лет их упрямого подгрызания не смогли стереть улыбку с моего лица. Я внимательно читал все их желтые газеты, слушал гневные высказывания Амоса Оза и остался ликующим. Видно, что-то во мне неисправимо. Я все еще убежден, что в те 6 дней 1967 года открылась новая светлая глава в истории еврейского народа; я все еще вижу, что все хорошее и цветущее в нынешнем государстве Израиль следует из той чудесной победы; я все еще с легкостью могу воспроизвести то ощущение освобождение от удушья и спасение от грозившего разрушения государства; и что еще хуже: у меня нет никакой тоски по разделенному Иерусалиму времен моего детства.

Многие, игравшие в детстве среди колючек и рухляди, которыми был усеян тогда Иерусалим, пишут сегодня с ностальгией о тех годах; но я подозреваю, что это связано не с городом, а с тем, что тогда они были молодыми и наивными, а сегодня они циничные ворчливые старики. Иерусалим, в котором мы росли, был бедным провинциальным городком, полным недостроенных домов, не способным заживить трещины войны 1948 года, и даже в престижных районах города были пустые заброшенные участки. "А в сердце города - стена", - писала Нооми Шемер, но это было смягченное поэтическое описание; на самом деле в сердце города была ничейная территория. Разрушенные дома, ржавые железяки, забор из колючей проволоки, серые защитные стены, закрывающие воздух.

Нас - детей - тянуло к границе, как канатом. Из-за ничейности. Из-за края. Возможно, как бедных детей в портовом городе, спускающихся к морю посмотреть на корабли, на которых они никогда не поплывут, и на море, которым заканчивается город и можно лишь фантазировать, что скрывается за ним. Я помню, как мы слонялись по улице пророка Шмуэля, приближались к воротам Мендельбаума, пытаясь увидеть, что там за забором, за темными горами. Там ничейная полоса была шириной в несколько десятков метров. За ней за развалинами домов и забором из колючей проволоки можно было увидеть дорогу и машины вражеской страны. Невозможно объяснить удушающее различие между тем насколько это было близко - вплоть до того, что можно было различить лица и слышать голоса, и тем, насколько это было далеко - место на Марсе, до которого мы никогда не сможем добраться.

Один мальчик, двумя классами старше меня, не выдержал соблазна и прополз под забором на другую сторону. Его звали Яков Харлап. Иорданцы схватили его и заключили в тюрьму Кишле возле Яффских ворот, вернули его через пару дней через КПП Мендельбаум. С тех пор прозвали его "Кишле". У меня нет слов, чтобы описать, как я завидовал ему. Иногда мы спускались по вади под зоопарком и нас тянуло на восток к забору. Никто не был там, кроме нас. Ни наших патрулей, ни вражеских, ни ничейной терротории. Лишь 2 забора ржавой проволоки, а между ними спирали проволоки. Сегодня там предприятия хай-тека. А тогда это было просто поле вдали от жилых районов или дорог. Говорили, что между двух заборов мины, но в один день мы прошли там. Нас было трое детей, прошедших на другую сторону, остальные смотрели на нас с восхищением. Мы прошли 5-6 шагов за вторым забором и поспешили вернуться. Хвастались во дворе: "Мы были заграницей".

Потом мы выросли, и ощущение тоски и удушья росло с нами. Мы поднимались на крыши увидеть край купола на Храмовой Горе. Некоторые еще помнили и определяли верхушки кипарисов, растущих над Котелем. Мы учили названия деревень: Шуафат, Бейт-Ихса, Наби-Самуэль; армейские названия: Гив'ат а-Тахмошет (Арсенальная горка), полицейская школа. Запретный город - сердце стремилось к нему.

А наш городок становился все грязнее. Все время добавлялись скелеты домов, которые кто-то начинал строить и не мог завершить; даже Биньяней а-Ума были тогда таким недостроенным домом. Вся страна развивалась, а Иерусалим нет; и все время наращивали в высоту бетонные заборы, потому что середина города была под иорданским прицелом. Время от времени они стреляли. По району Рамат-Рахель, по улице пророка Шмуэля; как-то обстреляли площадь у главпочтампа на улице Яффо. Это примерно как площадь Царей Израиля в Тель-Авиве. Представьте себе площадь Царей Израиля под пулеметным обстрелом с вражеской позиции. Таков был тогдашний Иерусалим. Бетонная стена в конце улицы Яффо уже 3 раза наращивалась в высоту, и после того обстрела уже нельзя было нарастить ее еще без того, чтобы она не обрушилась; так просто поставили над ней жестяный забор, чтобы скрыть улицы от иорданских солдат.

А надо всем был район Неби-Самуэль. Из любого места в городе видели его. Он контролировала город. Мое сердце рвалось туда. Я знал, что там находятся вражеские пушки, обстреливавшие Иерусалим в прошлую войну и будут обстреливать в следующую. В возрасте 12 лет я нашел в библиотеке отца книгу периода до создания государства об окрестностях Иерусалима. Там было написано, что, согласно Традиции, день смерти пророка Шмуэля 28 Ияра и уже сотни лет в этот день евреи стекаются в Неби-Самуэль молиться там. С тех пор каждый год 28 Ияра я поднимался в квартал Байт-ва-Ган и смотрел оттуда на Неби-Самуэль. Мечтал прийти туда когда-нибудь.

И это время пришло. Сегодняшний Иерусалим - город-красавец международного уровня. Ясно, что недовольные всем клевещут на него, бегут из него. Мы слышали вас. Если жители бегут из города, то почему цены на жилье все время растут? Извините меня, но я был "в Париже и Риме" (как поет Йорам Гаон), но Иерусалим красивее. И полон туристами, и чудесный горизонт, и все время строят в городе - и заканчивают строительство, и даже новые здания министерств впечатляют своей красотой. Клеветники, пишите, что район Неве-Яков уродлив, а Рамот - ужасен, - пишите. Но я видел рабочие районы Лондона и Нью-Йорка - Рамот гораздо красивее.

Во время войны я был в десантной бригаде - не бригаде десантников-резервистов, что участвовала в освобождении Иерусалима. Мы были в Умм-Катеф в первый день войны и сражались на Голанах в шестой день. Но "мои 6 дней" - это день, когда я прошел возле муниципалитета через несколько дней после войны и увидел бульдозеры, разрушающие бетонную стену, закрывавшую небо в конце улицы Яффо: вдруг стало видно небо и все открылось. Начался экономический расцвет, началась репатриация из СССР, открылся новый этап государства Израиль.

Возвращаясь к эйфории - извините за преувеличение. Это было ради полемического запала. Мы не были в эйфории - просто радовались. И у нас не было паранойи - в самом деле пытались задушить нас и разрушить нашу страну.

(Эта статья покойного Ури Элицура была напечатана в Ияре 5767г. - апреле 2007г. в газете "Макор ришон")


Перевел Моше Борухович
МАОФ