Саша Алон (1953-1985) безусловно был поэтом. Я не буду расточать
его
стихам ненужных похвал, только поделюсь своей эгоистической
печалью, что разминулся в этой жизни с Сашей Алоном, ибо под
гитару и в его живом исполнении — наверняка они звучали и
бередили душу. Ибо это та, как мне кажется, разновидность поэзии,
что прекрасна в авторских устах (акына, менестреля, трубадура
или
барда, как говорят сегодня). Но вот образ и дыхание личности
— явно ощутимы здесь и подлинны, это большая редкость при
сегодняшнем искусстве имитации, несомненный знак одаренности
ушедшего поэта.
Но у Саши Алона был и прозаический голос, очерки его — насквозь пронизаны жизнелюбием и высоким духом состоявшейся личности. В такого рода прозе трудно спрятать лицо, автор путевых записок виден весь и опознаваем по мелочам: с кем и как он перекинулся словом, что именно увидел и о чем подумал мельком, каким образом на что среагировал и какие обронил случайные фразы. Очень тебя прошу, читатель, обратить внимание, как без раздумий влез Саша Алон в драку где-то на Таиланде, защищая случайного приятеля (а в руках у Саши палка, а у нападающего — стальной меч); как и что написал Саша о людях, предавших Израиль; какими глазами, путешествуя по городам и странам, видел он их природные и рукотворные красоты. И на запись его в книге отзывов о музее в Хиросиме обратите, пожалуйста, особое внимание. Было лет ему совсем немного, когда он погиб, оттого и жизнь его недолго изложить. Он родился в пятьдесят третьем году в Москве, после школы поступил он в институт и мог бы — сейчас нелепо даже написать это слово — стать экономистом. В восемнадцать он уже уехал в Израиль. Довелось мне здесь услышать и прочесть о пробудившемся его национальном самосознании, о сионизме, обуявшем его — не верю в это кисло-сладкое сочинение. Интересно ему было уехать, дух приключений кружил ему голову, тесно ему было и душно — даю ногу на отсечение, что именно таковы были пружины отъезда этого способного мальчишки. А мужчиной стал он здесь, на войне. Кончил мореходное училище, стал офицером и до семьдесят шестого года служил на флоте. И объездил множество стран. А ему все было мало. Оттого и путевые очерки его — о путешествиях просто так. Исколесил он чуть не всю планету. В очерках о Бирме, Таиланде, Корее, Японии, Австралии, Филиппинах, Гвинее, Индии и Непале можно встретить ассоциации с Мексикой, Латинской Америкой, Грецией, Германией, Францией. Он писал песни и пел их друзьям, он обожал свою страну и не увидел на земле ни единого другого места, где хотел бы жить, он воевал и путешествовал, любил и был любим. Я убежден, что он был счастлив. В 85 году в дом, где он был в гостях в Нью-Йорке, поздним вечером ворвались грабители. В таких случаях американцы поступают разумно — и покорно ложатся на пол, отдавая дом в распоряжение насильников. Саша Алон вести себя разумно (то есть покорно) не захотел или счел недостойным (не случайно есть у него стихи об этом — поэты часто предвидят свою судьбу). И был убит. Смерть нелепая и бессмысленная для любого случайного человека. Смерть естественная и полная смысла — для русского поэта и солдата армии Израиля. Игорь ГУБЕРМАН Предисловие к книге Саши Алона "Голос", 1990г., Иерусалим, изд."Тарбут" Песни Саши Алона
Послушать песни Саши Алона можно здесь: http://rjews.net/jsc/alon2003.htm#a
НАША ЛИТЕРАТУРА Саша Алон Нас десятки в Израиле, пишущих по-русски, а читателей у нас десятки тысяч. Если смысл нашей работы в том, чтобы поддерживать в еврейском государстве русский культурный микроклимат, то и смысл есть, и работы хватит на наш век. Если цель — влиять на текущие события (что характерно для публицистов), то и она достижима. Даже и в масштабе всей страны достижима, если постараться. В общем, писать в Израиле по-русски — дело нужное и полезное, время и усилия, на него затраченные, оправданы и окупаются чувством удовлетворения. Проблема в том, что настоящей литературе всего этого мало. Настоящая литература —"это те произведения, что написаны — кровью... Настоящие писатели — это те из нас, кто пишет так, как будто пишет — навеки. " Поэтому есть ли у нашей литературы, помимо настоящего, — будущее? И каково оно? Не ответить, пока неясно, какова она сама, наша литература. Что она такое; русская литература в Израиле? Израильская литература на русском языке? Новая, неизвестная до сих пор литература? Прежде всего, не представляю себе, чтобы национальность литературы определялась языком, когда национальность человека и его язык, к примеру, никак между собой не связаны. Также не верю, чтобы в человеческой среде, ясно осознающей свою национальную принадлежность, могла появиться вненациональная, "не принадлежащая" литература. Скорее склонен согласиться с В.Жаботинским, который советовал устанавливать национальность отдельных произведений или состоящей из них литературы "по адресату". То есть, по национальности читателей, которым "адресовано", для которых предназначено написанное. В самом деле, ведь и тематика, и художественная обработка в литературе от этого и зависят. Содержание и форма! Что же остается? По национальности же наши русскоязычные читатели уже давно и в огромном большинстве — израильтяне. Пик нашей иммиграционной волны отстоит на 10—11 лет от сего дня. Большинство из нас давно и свободно владеет ивритом и одинаково с прочими своими согражданами испытывает и проявляет израильские национальные и гражданские чувства. Но и большинство же продолжает оставаться "русским" в культурном отношении. Для большинства же иврит остается языком коммуникации и информации, а языком культурной жизни — русский. Кроме языкового предпочтения, "русской" остается и манера восприятия, и приверженность к самой русской литературной традиции. Если бы не эти наши особенности, ничего бы не стоило считать нашу литературу "израильской литературой на русском языке". Сложность в том и заключается, что русская она не только по языку. Наша литература — израильская постольку, поскольку мы израильтяне, и русская ровно в той мере, в какой мы "русские". То, что отсюда следует, заключает в себе редчайший, если не единственный в мире, феномен. Литература, оказывается, может быть разнонациональной тематически и художественно. Грубо говоря (без учета поверхностных элементов), литература наша — русская внешне, израильская внутренне. И вопрос о национальности нашей литературы это, по существу, вопрос о том, превалирует ли содержание над формой. Если содержание, "содержимое" здесь по важности — первостепенно, то все мы, пишущие, и все, что мы пишем,-—часть израильской литературы. Если признать самостоятельное значение и решающую роль формы (литературного оформления и языка), то и мы, и наши произведения — часть литературы русской эмиграции XX века и, вследствие этого, — часть великой русской литературы. . В первом случае будущее написанного и пишущегося нами неотделимо от будущего всей многоязычной израильской литературы. Во втором — полноправно делит судьбу всей литературы русской. Вот почему необходимо определить его национальную принадлежность. И вот почему определить ее — невозможно. Дело в том, что вопрос об отношении формы к содержанию не имеет ответа в рамках какой-либо литературы в целом. Постановка его позволительна лишь при рассмотрении конкретных произведений, так как для разных произведений и упомянутое отношение — различно. Появляются произведения, где содержание — явно-основное, а форма достаточно "нейтральна", то есть лишена видимой национальной окраски; где язык свободен от элементов фольклора, синонимов, игры слов, подтекста, профессиональной лексики и т.п. (Легко переводимы такие вещи, между прочим.) Произведения, тематически израильские, а "русские" только по языку. Куда же их отнести, как не к израильской литературе? В этой манере, например, пишет Моше Ландбург. Но публикуется и множество других (особенно — стихов), где и смысл, и цель написания, и замысел автора и даже сам русский язык (!) подчинены форме. (Если, в худшем случае, не деформированы ради формы, не принесены в жертву форме и не отсутствуют как таковые). Вещи, не обязательно бессодержательные, но где главенствует внешность или "она же — и есть содержание". Так или иначе, эта словесность литературно-русская. В числе, например, необыкновенно содержательных стихов Лии Владимировой встречаются и такие, где содержание — "приглушено", но форма — в лучших классических традициях русской литературы. Почти каждый из нас, авторов, успел в разных своих вещах отдать неоднократно предпочтение либо форме за счет содержания, либо наоборот. Почти все мы, но в различных своих произведениях, и русские писатели и израильские. Я нахожу это положение неестественным и потенциально — трагичным. Во-первых, потому, что вижу в этом распыление лучших наших сил — редкий человек способен плодотворно работать сразу в двух литературах. Во-вторых, потому, что происходящее с нами — вне нашего контроля. А в-третьих, из-за грустных перспектив, венчающих оба варианта нашей творческой направленности. Вот они. Наше будущее в израильской литературе (и будущее написанного на любом языке, кроме иврита) — в переводах на иврит. В этом — долгая жизнь для лучшего из написанного. Почему же это грустно? Не из-за гибели русского языка, не из-за того, что авторство придется делить с переводчиками, а потому, что в результате исчезнет русскоязычная литература в Израиле. Невыносимо работать над стилем, углубляться в художественные нюансы и полутона, зная, что работа твоя в ее неискаженном виде все равно не дойдет до читателя, оригинал потеряется или погибнет, а копия, изготовленная кем-то, — это уже чья-то работа, не твоя. Наше будущее в русской литературе? Конечно, оно возможно. И лестно, если что-либо из нами созданного этого будущего удостоится. Но — при всей нашей любви к русской литературе — не ей мы хотели служить, не ей посвятили жизнь, не ради нее взвалили на плечи это бремя добровольного долга, бессонных поисков, горьких неудач... Мы хотели служить — чем можем — Израилю. Как в сказке: "Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — ...". Неужели это и есть наш единственный выбор; в одной из литератур, израильской или русской, — раствориться и исчезнуть навсегда? И — невозможна самостоятельная израильская литература на русском языке? И не станет ее? Зависит от нас. Есть у нашей литературы единственный шанс и последняя надежда. Сохранится она, только если, благодаря лучшим своим произведениям, превратится в явление мировой литературы и будет представлена в ней. Если произведения нашей литературы достигнут уровня лучших произведений других литератур и наряду с последними войдут в список произведений мировой литературы, то и последует за этим — мировое признание и право на бессмертие для нашей литературы. Все это, в конечном счете, зависит от нас. Надежда -- есть. Исключительные события, переживаемые нами, несравнимые ни с чем в истории последних тысячелетий, и порожденные ими невиданной силы чувства в состоянии вызвать к жизни великую литературу. Только такая наша литература и нужна Израилю. Другой — не нужно... В силах ли мы такую литературу создать? Мы обязаны в это верить. Мы обязаны сделать для этого все. Сумеем — будем счастливы. Не сумеем — совесть будет чиста. Из книги "Голос", 1990г., Иерусалим, изд."Тарбут" |
Народное творчество о "мирном процессе"
НО ВЕРЮ Я ЖИВУ, ПОКУДА Я СТОЮ НА ХРАМОВОЙ ГОРЕ.
- Информация о материале
- Автор:
Рейтинг: 5 / 5
Саша Алон - солдат армии Израиля и поэт, писавший по-русски.
