Теракты в Афуле и Тель-Авиве, риторика мира на радио и атмосфера страха в автобусах – далекое Осло влияло на нашу жизнь больше, чем какой-либо другой город в мире
Утро, которое я помню: я ученик 6-го класса, играю во дворе у северного входа в школу "Зеэв" в Афуле. Вдруг школьник из другого класса подбегает ко входу снаружи и кричит: "Был теракт, кому-то оторвало голову, был теракт, кому-то оторвало голову!" Я помню, что не очень разволновался, потому что не знал, что такое теракт. Потом, когда оказалось, что одна из учительниц нашей школы – в списке погибших, я начал понимать. Как может отлететь голова? – это заняло у меня больше времени понять.
Утро, которое я помню: Пурим, я в 9-ом классе, и Аня Лазарович – самая красивая девушка в школе – за несколько дней до этого 2 раза бросила на меня взгляд в коридоре. Я решил, что на Пуримской вечеринке приглашу ее на баулинг и пиццу. Празднование Пурима – вечером, утром я импровизирую себе наряд панка, что позволит мне и прийти в наряде, и сохранить крутой имидж (который существовал только в моей голове). И тут новости. Теракт на Дизенгоф в Тель-Авиве. Пуримская маска в крови на пешеходном переходе. Вечеринка отменяется.
Утро, которое я помню: 5 ноября 1995г., я прихожу в школу в белой рубашке. Не сказали прийти в белых рубашках, но вчера убит Рабин, и мне кажется логичным прийти так. Я усаживаюсь в классе, и учитель со слезами объясняет нам, что тот погиб ради мира. Я помню, что я был очень печален и думал, что это ужасно, но не понимал о каком мире он говорит.
Утро, которое я помню: пятница, я солдат, возвращающийся с базы ВВС в автобусе. Лето, но в Хадере входит парень арабской внешности в куртке. Он явно в стрессе и говорит по мобильному телефону по арабски. Садится спереди и пассажиры начинают пересаживаться на задние сиденья. Период терактов, и любой йеменец удостаивается многих укоризненных взглядов в общественном транспорте. Я злюсь на себя, что не усердствовал на уроках арабского языка, иначе понял бы нервничает ли тот потому что его подруга устраивает ему сумашедшую жизнь или он собирается подорвать автобус. В Тивоне я решаю сойти и ждать тремп, приезжаю в Афулу через 2 часа, усталый и злой. Включаю телевизор и понимаю, что автобус добрался благополучно – транслировали юмористическую передачу "Зеу зе".
Это выглядит как война
При всем уважении к детству в Афуле и годам жизни в Тель-Авиве, нет города, повлиявшего на мое политическое сознание больше, чем столица Норвегии. Слово "Осло" сопровождало мою сознательную жизнь больше, чем любое другое слово, в абсолютном большинстве – в отрицательном контексте. И все же у ословских соглашений было положительное влияние на мою жизнь. Они многому научили меня. Не в реальном времени, а задним числом эти соглашения показали мне силу СМИ. Объяснили мне, что такое риторика. Что в современном обществе журналист правит на самом важном поле боя – сознании.
Я не забываю первые страницы газет с кубиками-фотографиями после каждого теракта, как Тетрис жертв, и риторику, говорившую "жертвы мира" и "фанатики с обеих сторон". До сегодняшнего дня я читаю иногда ностальгические статьи о периодах надежд израильского общества, и одним из таких периодов ультралевые называют дни Рабина-Переса-Бейлина-Осло. Это соединение Осло с надеждой вызывает у меня чувственный диссонанс, потому что пока мозг представляет что-то хорошее, глаза вспоминают ужасы Дельфинариума и Бейт-Лида, кафе Момент и Сбарро, Вади Ара и рынка Махане Йегуда, ресторана Максим и многих других мест, где ни у кого не было надежды. Уши воспроизводят крики боли периода, когда в новостях еще транслировали прямо с места теракта, без фильтрации. Нос наполняется запахом жженого пластика.
Какая мелодия есть у надежды
Когда я думаю об Осло, я боюсь. Не потому что после Осло люди взрывались в автобусах – при всем уважении к столице Норвегии, но страсть наших соседей к еврейской крови не началась в Скандинавии – а потому что Осло показывает, что когда-то тут могли поддержать любую идею, если она соответствовала повестке дня "прогрессивных" журналистов. Каждый раз, когда я слышу как "творческая личность", политик, генерал или просто дебил жалуется на грубость общественного диалога, на "сброд" в общественных сетях, я вспоминаю период, когда редактор газеты мог приклеить людям, сгоревших в автобусе ярлык "жертвы мира" и продолжать как ни в чем не бывало. Иногда я думаю, что я присутствую в Фейсбуке, в основном, потому что в моих глазах Осло – это процесс, который в эпоху Фейсбука, Твиттера, Инстграмма и "сброда за клавиатурой" никогда не прошел бы.
Я никогда не обвинял Рабина, Переса и прочих тогдашних в терактах, сформировавших мое детство. Я думаю, что это – одна из самых больших ошибок политического диалога в Израиле: не левые виноваты в терактах в период Рабина и не правые виноваты в терактах в период Биби. Есть один виноватый – держащий бомбу или нож. Разумеется, можно говорить об ответственности и что надо сделать, и как противостоять этому. Но все эти споры между нами вытекают только из того, что обществу, желающему жить, трудно поверить, что кто-то хочет убивать из нерациональных причин. Мы настолько заняты поиском причин почему убивают нас, что забываем кто убивает нас.
Правые всегда говорят, что, возможно, через несколько поколений, когда вырастет поколение арабов, не знавшее убийственной интифады, будет шанс для мира. Я думаю, что это верно и в отношении израильского общества: возможно, через несколько поколений, когда тут вырастет поколение, которое не будет помнить ословскую авантюристичность, игнорировавшую все происходящее и продолжавшую грести вперед, независимо от того, сколько крови пролилось по пути, возможно, тогда в будущем мы сможем как-то представить себе соглашение с палестинцами.
Иногда я спрашиваю себя: как я стал человеком, которого нервируют слова "мир" и "надежда" в их политическом контексте. Ведь в конечном итоге логично стремиться к миру, говорить о мире. Но что поделать: каждый раз, когда я смотрю на одного из 3 моих детей, мне вспоминаются те утра ословского периода, которые так отложились в моей памяти.
("Макор ришон" 17.08.2018)
https://www.makorrishon.co.il/opinion/70769/
Перевел Моше Борухович