«Два крупнейших исламистских блока Египта сообщили, что в совокупности они получили около 70% голосов избирателей в результате голосования на первом этапе парламентских выборов в стране». Из СМИ.

Перед нами один из результатов «арабской весны», революции в Египте, соседе Израиля. А теперь поговорим о революциях вообще – любимой игрушке лево-либералов. Причем, сам автор, как правило, помолчит, чтобы дать слово более авторитетным господам.

Прав Ортега-и-Гассет: все революции и контрреволюции стоят друг друга, просто потому что совершают и то и другое вожди и масса. «Любая революция настояна на зависти бездарности к таланту, но, увы, только одной завистью ее кровожадный характер не объяснишь. Здесь еще и ужас перед осознанием своей ничтожности. Ужас понятный и, увы, простительный, как способ бегства от суицида.

Гений всегда был вызовом, вызовом оскорбительным. Живой гений – «белая ворона». Царей и поэтов чернь всегда ненавидела, причем ненависть эта была решкой, подброшенной вверх монеты, а орел – преклонением, обожествлением. Заодно массы всегда ненавидели удачливых и благополучных граждан, а в результате уничтожали тех, кому были обязаны сравнительным благополучием». Евг. Замятин.

Языческий культ личности легко побеждает революционное словоблудие. Косноязычно по обыкновению, но верно об этом в "Подростке" Федора Достоевского: «Была во Франции революция и всех казнили. Пришел Наполеон и все взял. Революция – это первый человек, а Наполеон – второй человек. А вышло, что Наполеон стал первым человеком, а революция стала второй человек».

«О, эта ужасная тирания большинства!» - писал Рей Бредбери в своем пророческом романе «451 по Фаренгейту».

Не было никакой революции или переворота в октябре 17 года, а была самая настоящая контрреволюция черни, вернувшая огромную державу к худшему виду монархии - тоталитаризму. Вместо династии Романовых к власти пришла династия большевиков - бюрократов. Революция в России случилась в феврале-марте 1917 года, и демократический эксперимент продолжался всего 8 месяцев.

Мудрец Франц Кафка знал, чем пахнут все революции. Текст из разговоров Г. Яноуха с писателем: «Встретив большую группу рабочих, направляющихся со знаменами и плакатами на собрание, Кафка заметил:
- Эти люди так уверены в себе, решительны и хорошо настроены. Они овладели улицей и потому думают, что овладели миром. Но они ошибаются. За ними уже стоят секретари, чиновники, профессиональные политики – все эти современные султаны, которым они готовят путь к власти.
- Вы не верите в силу масс?
- Я вижу ее, эту бесформенную, казалось бы, неукротимую силу масс, которая хочет, чтобы ее укротили и оформили. В конце всякого подлинно революционного процесса появляется какой-нибудь Наполеон Бонапарт.
- Вы не верите в дальнейшее развертывание русской революции?
- Чем шире разливается половодье, тем более мелкой и мутной становится вода. Революция испаряется, и остается только ил новой бюрократии. Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги».

Кафке вторит Сальвадор Дали: «Революция как таковая меня вообще не интересует, потому что обычно завершается ничем, если не оказывается прямой противоположностью тому, что прежде провозглашала».

Тоже пророчил Гейне задолго до Дали: «Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но удалась революция или потерпела поражение, люди с большим сердцем всегда будут его жертвами».

Один из большевистских активистов – Георгий Соломон, сбежавший на Запад еще в 1923 году, пишет в мемуарах, со слов другого активиста и экспроприатора - Леонида Красина: «Право, в самые махровые царские времена со всеми их чиновниками и дрязгами не было ничего подобного… Но ведь то были чинуши, бюрократы, всеми презираемые, всеми высмеиваемые, а теперь ведь у власти мы, соль земли!... Ха-ха-ха! Посмотри на нас как следует, и окажется, что мы превзошли всех этих героев старого времени».

Разговор Соломона (Исецкого) с Леонидом Красиным состоялся в 1922 году. Беседа Кафки с Густавом Яноухом произошла весной 1920-го года. Русский Бонапарт оказался настоящим чудовищем, по сравнению с «корсиканским тираном», хуже «всех этих героев старого времени». Вместо «свободы, равенства и братства» - тоталитарный режим, возвращение крепостного права, милитаризм с теми же имперскими амбициями. Кровавый реванш продолжался до начала девяностых годов, затем последовал восьмилетний период неуклюжей попытки демократического развития страны, но Россия, как и в 17-ом году, отторгла демократию, как неестественную для себя форму правления, не способную обеспечить в стране хоть какую-то видимость порядка и уверенности обывателя в завтрашнем дне. Реванш не заставил себя ждать. Россия вновь стал искать национальную идею в новой монархии.

Еврей в революции – губитель, предатель самого себя и своего народа. Точен здесь Георгий Федотов в статье «Новое на старую тему»: «Русская революция, с одной стороны, удушившая национально-религиозную культуру еврейства, с другой, облегчившая его ассимиляцию, сделала больше для уничтожения народа, чем Гитлер со своими лагерями и палачами».

Разбить стакан – дело секунды. Сделать его трудно. Так и со всеми революциями. Как правило, революционер – разрушитель и убийца. На осколках от стакана все, как правило, и кончается. Пить приходится из грязной, окровавленной ладони, да и то тухлую воду. Малые дети любят ломать игрушки – это доступный им вид творчества. Трагическая инфантильность революционеров очевидна. В этом смысле, все господа-товарищи "передельщики" были психически больными людьми.

Кажется, Георгий Померанц писал о революционерах, как об ангелах с пеной безумия на губах, которые постепенно превращаются в дьяволов. Точное определение. Говорят, что случались революции со знаком плюс: например, американская, в конце 18 века, но, как известно, нет правил без исключений

Покинем пространство истории и вернемся к выборам в Египте. Увы, революция в арабском мире – это победа демократии и всеобщего избирательного права. Не уберег нас Всевышний от этого права в Германии (образца 1933 года). Даст Бог убережет от волеизъявления арабских народных масс в веке 21-ом.


Прочитав это письмо, я решил воспользоваться случаем, и высказать несколько своих соображений на эту же тему
Мирон Я. Амусья,
профессор физики

О революциях
(Место в ней интеллигенции)
И вот его ведут на гильотину,
А шут поёт ему под мандолину:
«Король, придётся верить чуду –
Казнить лишь надо одного, и тихо станет всюду».
Старинная песенка

Хорошо известна эпиграмма Маршака (1): «Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе». Однако разница между двумя понятиями не столь уж велика. Существенно, что и удачный мятеж – победившая революция - наносит огромный ущерб науке и культуре, сложившихся в той или иной стране к моменту события. Это понятно – в нередко следующими за революциями гражданских войнах не до культуры и искусства. А последующий обширный период времени уходит на обустройство новых элит – вселение в чужие квартиры, захват прочей собственности или её экспроприация, что в определённом смысле одно и то же. Лишь под напором последующих обстоятельств – военной угрозы или желания экспансии революции, стремления дать образования детям, что не всегда удобно за границей, и желания самим выглядеть «как люди» - возвращает науке и искусству утерянное внимание.

Примеры, подтверждающие сказанное, каждый легко найдёт в недавней истории – в 90-х годах прошлого века на всём постсоветском пространстве, в послефевральском периоде российской революции 1917 г., во французской революции 1789 г., кончившейся появлением нового императора Наполеона Бонапарта и его разгромом иностранными армиями в 1814 г., да и многих других. Поразительна, однако, народная оценка постреволюционных вождей. К примеру, жертвами наполеоновских войн стал весь цвет французской нации – её молодёжь, а Наполеон и сегодня – герой Франции. Сходное происходит и со Сталиным, намного перещеголявшим Наполеона в деле уничтожения своих, но, правда, не разгромленного, в отличие от Наполеона и Гитлера, внешней силой.

Опыт прошлого учит, что революции, т.е. движения значительных масс народа, первоначально руководимые идеалистами, мечтающими, вероятно – искренне – о всяческих благах для своего народа, а нередко и целого мира, выталкивают наверх удивительное количество мрази. Именно она определяет дальнейшее, послереволюционное развитие. Что хуже, подобное расслоение, с выходом наверх вчерашних отбросов, происходит не только в обществе, но и внутри многих людях, до революции выглядевших вполне достойно. Расцветает доносительство, так как появляется возможность убрать конкурента. Устранению в первую очередь подлежат более талантливые. Других и убирать не надо. И особенно удобно делать это с помощью «карающего меча революции». Последняя без меча никогда не обходится, поскольку, по меткому замечанию эксперта в этом деле – «есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».

Примеров здесь не счесть, но меня наиболее впечатлила судьба великого Лавуазье. Крупнейший учёный Франции, имевший несомненные заслуги даже перед революционным государством, он был гильотинирован в 1794 г. по решению трибунала. Председателю трибунала приписываются слова, сказанные им в ответ на просьбы о помиловании: «Республика не нуждается в учёных». С течением времени (и вскрытием архивов) выяснилось, что в его осуждении решающую роль играл донос коллег, не согласных с воззрениями и результатами Лавуазье, и нашедшими эффективный, пусть и временно, «революционный» метод решения научного спора. Нет нужды пояснять, что без революции жизни Лавуазье не угрожали бы доносы коллег хотя бы потому, что те едва ли позволили бы себе подобный метод взаимодействия даже с неугодным коллегой. Да и любая аргументация доноса, столь простого в революционное время, для короля была едва ли убедительной.

На памяти многих моих читателей эффективнейшее разрушение науки и культуры в 90-е годы на постсоветском пространстве. Стоит, однако, помнить, сколь для многих капитализация страны означала их внутреннее перерождение – смену не только вида занятий, но и заметное снижение уровня морали исследователя и просто образованного человека.

Разумеется, невозможно свести любую революцию к подъёму на поверхность только мути и мрази. С течением времени восстанавливается или даже вновь создаётся наука и культура. Здесь послеоктябрьский период даёт яркие примеры служения революции даже очень талантливых людей искусства и науки. Сам слышал произведения гениального С. С. Прокофьева, написанные на слова классиков марксизма-ленинизма. Со временем, восстанавливается и более или менее нормальное течение жизни. Политическая система, пережив революцию, и нередко длинный послереволюционный период, может даже стать реформируемой. Именно тогда интеллектуальная часть общества начинает бороться с существующим строем.

Ситуация повторяющаяся и парадоксальная – тот общественный слой, который играет важнейшую роль в подготовке к смене власти, определяет идеологию протеста, нередко руководит сменой режима, становится первой жертвой власти новой. Практически всегда происходящее служит иллюстрацией к поговорке – «За что боролись, на то и напоролись». Подобная ситуация привела к тому, что на каком-то (забыл название) весьма представительном международном научном собрании в 70-х годах прошлого века было принято обращение к коллегам со всего мира – быть сторонниками реформ, но не революций. Такое обращение нисколько не противоречит часто употребляемым терминам «научная» или «научно-техническая» революции.

Разница между этими и обычной политической революцией гигантская, как в отношении к прошлому, так и к будущему. Социальная революция прошлое норовит разрушить, от мелочей, вроде названия дней недели, до важнейших институтов. Однако потом, через некоторое время, послереволюционная система возвращается по существу к своему прошлому, притом очень часто в ещё более отталкивающем виде. Научные, да и технические революции прошлого не отменяют, но разумно ограничивают. Их влияние на будущее положительно и кардинально важно. Они никогда не сопровождается возвратом в прошлое.

В то же время, достаточно вспомнить, что Великая французская революция кончилась империей, несопоставимо более агрессивной, чем исходная, а Октябрьская революция привела к власти строй, куда более жестокий, чем самодержавие не только Николая II, но и Ивана Грозного.

В принципе, «локомотивы истории» работают с такой затратой человеческого ресурса, что научному работнику, равно как и деятелю искусства и культуры, стоит в меру сил им противиться или по возможности стоять в стороне. Многие из них говорят, что наилучшим является сохранение статус-кво, «а то будет хуже». К сожалению, и не только противиться, но и стоять в стороне, редко удаётся. Дело обстоит сравнительно просто - если не будешь интересоваться политикой, а, иногда, в ней и участвовать, она вполне может заинтересоваться тобой. Это, как правило, весьма небезопасно. Такое стояние в стороне идёт рядом, а то и позади, обыкновенного оппортунизма.

Крайне трудно отличить, подчас, базируется ли позиция «сохраним статус-кво» на лучших интересах общества или на личных интересах позиционера, поскольку даже «стояние в стороне» нередко вознаграждается властью, а уж давно известно, что «строчить романсы на вас, - доходней оно и прелестней». Примеров здесь опять-таки вижу много. Но наиболее впечатляющими для меня из недавних являются два. Первый – это приход на пост руководителя избирательного штаба В. Путина известного режиссёра и общественного деятеля С. Говорухина. Ставший широко известным своим фильмом «Место встречи изменить нельзя» (1979), он выступил сильнейшим обличителем системы в фильме «Так дальше жить нельзя» (1990). Уже в 1992 г. его оценки изменились, что отразилось фильмом «Россия, которую мы потеряли». Теперь в двуглавии и пересадках «национального лидера» с места на место, он, видно, её опять нашёл.

Второй пример – это Л. Радзиховский, который неоднократно говорил о желательности сохранения статус-кво. Однако его появление на совещании у руководителя кремлёвской администрации Суркова – это переход границ разумного в кампании за сохранение статус-кво. Ведь там он оказался, насколько читал, среди ряда просто одиозных фигур, вроде М. Шевченко. Это совещание проходило после массовых демонстраций людей, осуждающих фальсификации выборов в Госдуму России, и, насколько можно судить, занималось поиском ответа на старые вопросы «кто виноват?» и «Что делать?». И вот стремление к, казалось бы, разумному сохранению статус-кво обернулось для порядочного человека ситуацией, когда он оказался соучастником сборища вместе с человеком вроде Шевченко, с которым не то что сидеть – рядом на кладбище лежать противно. Сказанное иллюстрирует простую мысль – есть такие выверты режима, после которых сохранение существующего положения оказывается не то что ненужным, но просто невозможным. Стремление к его сохранению на основе опасения «иначе будет хуже» лишается смысла. Поддержка такого режима для человека разумного становится делом непристойным.

Общеизвестно, что революции возникают не только движением снизу – они в решающей мере провоцируются ошибками или преступлениями власти. Это власть ведёт страну к ситуации, когда становится для своих подданных или граждан непереносимой. Переход режима от одобряемого к отвергаемому осуществляется при активнейшем участии власти.

Говоря об Октябрьской революции 1917 г., сейчас нередко используют термин «переворот». В конце концов, дело не в названии, а в том, что в его подготовке и осуществлении не последнюю роль сыграла полная дезорганизация царской власти, её неспособность своевременно учесть происходящие в мире и потому неизбежные в Российской империи изменения. Простейший пример – это сохранение черты оседлости и организация погромов. Очевидно, власть не видела, что сама ведёт страну к гибели империи, да и своей собственной, нередко – физической.

Последнее время отмечено целой чередой уличных и площадных протестов, которые нередко кончались сменой власти. Здесь и «оранжевая», и «бархатная», и «вельветовая» революции. Сам я противник уличной стихии, и вижу в нормальных выборах первейший признак нормальной страны. В последнее время уличная стихия бушует и в арабских странах. Достаточно беглого взгляда, даже по ТВ картинке, на лица протестующего народа в Тунисе, Ливии, или Египте, чтобы не осталось сомнений - к власти там придут вовсе не вменяемые демократические режимы. В то же время, всё это происходит в странах, где режим стоит у власти лет эдак сорок, и цель правителей давно стала общепонятной – передать власть своим детям, кстати, тоже как будто во имя сохранения стабильности.

Есть, на мой взгляд – по счастью - множество людей, которым засидевшийся лидер неприемлем. Неприемлемо и открытое манипулирование массой, и открытое ею пренебрежение, откровенное презрение. Немало людей, которые не хотят возвращения к некоей новой монархии. Людей, которые своим существованием оправдывают знаменитое изречение «не хлебом единым жив человек». Едва ли уместно в возникающих то на Ближнем Востоке, то в России протестах видеть след особо мощной иностранной руки, хотя и она, вполне понятно, может играть, да, вероятно и играет, свою роль. Но в длительных и упорных действиях толп вряд ли оказывается решающей.

Роль правителей и правительств в создании абсолютно нетерпимой ситуации – огромна. Очевидно надоел не учитывающий динамики происходящего Асад. Вполне на очереди вечный Назарбаев. Но особое место в этих событиях занимает Россия. Там нет ни невыносимо трудного экономического положения, пока полный срок жизни сегодняшней власти не достиг и 12 лет. Но сама манера её поведения, само обеспечение, с позволения сказать «стабильности» под квазицарём до 2024 г., вызывают огромное отвращение среди вполне обеспеченных и респектабельных людей. Решающим здесь стала рокировка стульями, ставшая поношением для всей научной и культурной элиты, к которым отнеслись как к несмышлёнышам, неспособным отвечать за своё и страны будущее. Как сказал вчера на радио «Это Москвы» мой хороший знакомый И. Кваша: «Нас принимают за быдло, за стадо, которое можно вести куда угодно. И делать с ним, что угодно. Власть не очень то и скрывает своего отношения к нам».

Уйди с дороги – таков закон. Кто-то должен уйти.

Даже юродивый говаривал когда-то: «Нельзя молиться за царя-ирода. Богородица не велит».

Примеч.
(1) В исходном английском тексте английского поэта Харрингтона речь идёт о государственной измене