Один из изредка упоминаемых защитных психологических механизмов, который может объяснить «левую» политическую позицию, в том числе и творчески мыслящих людей – это «идентификация с агрессором». Столкнувшись с серьезной опасностью для жизни, исходящей от бескомпромиссного врага, люди определенного психологического склада,  не способные выдержать давление такой опасности....начинают как бы «входить в положение» агрессора, «понимать и признавать его мотивы», и в крайнем своем выражении – даже «солидаризироваться» с ним. Это и механизм известного «стокгольмского синдрома», когда захваченные террористами заложники начинают чуть ли не «любить» своих захватчиков, испытывать к ним родственные чувства. Вадим  Ротенберг, психиатр

Несколько лет назад я опубликовал статью «Психофизиология политической левизны», в которой попытался объяснить когнитивные механизмы левых политических взглядов, основываясь на современных представлениях о межполушарной асимметрии мозга. Желающие могут вернуться к этому тексту на моем сайте http://rjews.net/v_rotenberg/1p.html 

Разумеется, рассматривались только взгляды людей, не заинтересованных материально в своей политической позиции, т.е. не коррумпированных политически или финансово. Основная идея той статьи состояла в том, что у людей с относительным доминированием левополушарного мышления (а это один из нормальных и довольно широко распространенных вариантов функционирования мозга)  ослаблены способности к видению реальной ситуации во всем ее объеме,  к улавливанию множества связей между явлениями, к восприятию внутренних противоречий, которое требует выхода за рамки сложившихся стереотипов.  Они склонны к построению относительно простых моделей и только такие модели их убеждают, и они не замечают противоречий между этими моделями и явлениями реальности. В силу этого они очень охотно принимают однозначные безоговорочные утверждения, исключающие противоречия, особенно если эти утверждения исходят от «признанных авторитетов».  Это позволяет легко манипулировать их сознанием и осуществлять зомбирование с помощью средств массовой информации.

Недавние исследования психологов, проведенные под руководством профессора Куля (J. Kuhl) в Университете Оснабрюка (Германия) показали, что здоровые люди при дополнительной физиологической активации левого полушария  (например, с помощью мышечной нагрузки на связанную с ним правую руку) легко принимают рекомендации, предложенные «авторитетом», за результат их собственного произвольного выбора, тогда как при активации правого полушария эти же испытуемые  не допускают такой инфильтрации в сознание решений, навязанных извне. Те же исследователи показали, что у здоровых (подчеркиваю это) людей с доминированием левого полушария мотивы эмоциональной привязанности и эмпатии значительно слабее выражены, чем мотивы социального доминирования, а у людей с преобладающей активностью правого полушария соотношения мотивов противоположные. Таким образом, недостаточная способность к установлению многозначных эмоциональных связей с другими людьми подменяется у лиц с доминированием «левополушарного» мышления потребностью в диктате и доминировании или в подчинении диктату «авторитетов».

Все эти последние открытия хорошо согласуются с основными положениями вышеназванной статьи семилетней давности об особенностях менталитета при политической левизне.

Когда статья была опубликована, она подверглась яростным нападкам на некоторых интернетских форумах. Люди, узнавшие себя, были в бешенстве.  Одно из основных обвинений в адрес автора состояло в том, что я якобы объявляю психически больными людей с отличными от моих политическими взглядами.

Однако это был их, а не мой вывод. Как я постоянно подчеркиваю, в своем умеренном проявлении эти особенности мышления свойственны многим психически здоровым людям. Равновесие между двумя типами мышления – скорее исключение, чем правило, у остальных здоровых людей тот или иной тип мышления преобладает. К тому же Западная цивилизация с ее принципами обучения, ориентированными на построение моделей и схем и установлением однозначных причинно-следственных связей, очень способствует доминированию левополушарного типа мышления.  Безусловно, этот подход необходим для решения целого ряда задач, но при отношении к кардинальным проблемам бытия и к взаимодействию между людьми и социальными группами он должен  быть уравновешен способностью к видению сложности и многозначности реальности. В «левом» мышлении такое уравновешивание отсутствует.

С другой стороны, человек с достаточно развитым правополушарным типом мышления, видит действительность целостно и способен, в частности, понять заранее, еще до начала дорогостоящего опыта с принесением множества человеческих жертв, что в наших условиях любое наше одностороннее отступление и любая уступка воспринимается враждебными фанатиками как проявление слабости и провоцирует агрессию. Для понимания этого надо видеть и чувствовать реальных соседей, а не  некий идеализированный абстрактный образ «таких же, как мы».

Возражавшие мне утверждали также, что такие же особенности менталитета могут характеризовать и лиц, придерживающихся правой идеологии:  они-де тоже могут быть зашорены и зомбированы.  Я согласен с этим  -  если бы средства массовой информации вели систематическую  пропаганду правой идеологии, с полным игнорированием всей сложности и многозначности ситуации  (кстати, в наших специфических условиях  такая правая пропаганда в принципе с трудом вообразима, разве что если она будет тупой и примитивной) то большое  количество людей с доминированием левополушарного мышления могли бы преобразоваться в политических «правых». Но в настоящих условиях, чтобы прийти к тем выводам, которые у нас не очень точно называются «правой» идеологией, то есть к осознанию единственного пути, который может позволить нам выжить в окружении наших «соседей»,  необходимо, наоборот, обнаружить устойчивость к пропаганде и видеть ситуацию во всей ее сложности и объеме. Так что возможности совсем не симметричны.

Однако все вышесказанное относится только к объяснению когнитивных механизмов политической левизны. Между тем, наблюдение за довольно широким спектром людей, придерживающихся «левых» взглядов, показывает, что этого объяснения не достаточно.

Ниже я хотел бы рассмотреть личностные особенности людей, придерживающийся т.н. «левых» взглядов. Если эти взгляды определяются именно личностными особенностями, а не свойствами менталитета, они как правило совершенно не поддаются коррекции. Людей с доминированием левополушарного мышления могут поколебать в их представлениях не вызывающие сомнения факты, ибо они всего лишь ошибаются и им с трудом дается целостная картина, но они не заинтересованы в своих ошибках.

Но я близко знаком с другим типом «левых», которых нельзя отнести к «левополушарным», и для которых «левые» взгляды так значимы, из-за их психологических особенностей, что никакая опровергающая их катастрофа не способна эти взгляды поменять. Многие из них творчески реализовали себя в науке и искусстве, что требует восприятия мира во всей его многозначности. Другие характеризуются высокой способностью к эмоциональным сопережеваниям, к эмпатии, и совсем не склонны к доминированию  и установлению иерархических отношений.  Следовательно, кроме когнитивных механизмов (роль которых в широких слоях «левых» весьма значительна)  необходимо учитывать и определенные особенности психологии личности, так называемой «глубинной психологии», которые в ряде случаев и в определенном социальном окружении могут оказаться даже более значимыми, чем механизмы мышления.

Один из изредка упоминаемых защитных психологических механизмов, который может объяснить «левую» политическую позицию, в том числе и творчески мыслящих людей – это «идентификация с агрессором». Столкнувшись с серьезной опасностью для жизни, исходящей от бескомпромиссного врага, люди определенного психологического склада,  не способные выдержать давление такой опасности (их ни в коем случае не следует за это винить, это не их вина, а беда!)  начинают как бы «входить в положение» агрессора, «понимать и признавать его мотивы», и в крайнем своем выражении – даже «солидаризироваться» с ним. Это и механизм известного «стокгольмского синдрома», когда захваченные террористами заложники начинают чуть ли не «любить» своих захватчиков, испытывать к ним родственные чувства.

Почему это происходит? Ощущение беспомощности и зависимости, парализующий страх, невозможность сопротивления психологически невыносимы  - при отсутствии того стержня личности, который позволяет черпать силы из внутренних моральных ресурсов и не зависит от внешних обстоятельств. Если этот стержень не сформировался, появляется острое неосознаваемое желание оказаться на стороне сильного, чтобы он не был тебе опасен. Для этого честному человеку, не склонному к предательству и подлости, надо искренно солидаризироваться с сильным, чтобы он перестал (субъекетивно) восприниматься как враг и не вызывал чувство страха. Разумеется, эта трансформация происходит только в воображении «солидаризирующегося» и с реальной ситуацией ничего общего не имеет. Вспомним поведение наших «левых», которые после прошлого бегства нашей армии из Ливана в 2000 году кинулись к разделительному забору с выражением любви  к торжествующим террористам, не замечая их издевательских криков, оскорблений и плевков. Думаю, среди них было немало людей с этим синдромом, хотя были, конечно, и самоненавистники.

Люди, склонные к самоидентификации с агрессором, плохо выдерживают психологическое давление и в других, менее драматических ситуациях, чем террор и угроза существованию. Мой знакомый американский профессор, субъективно безусловно честный и талантливый человек, вовлеченный своей дочерью в американский филиал «Шалом Ахшав», в свое время ушел из своего Университета добровольно, когда там на административной должности оказался беспринципный и малограмотный человек с диктаторскими наклонностями. Он капитулировал. Между тем чуть позже его коллеги объединились и дали отпор этому администратору, принудив его уйти.

Ощущение собственной слабости унизительно, дискомфортно и даже угрожает соматическому и психическому здоровью. Поэтому в идентификации с агрессором  (в нашей нынешней ситуации – с силами, стремящимися уничтожить Израиль), в «понимании» его поведения, в намерении заключить с ним мир вопреки его собственному желанию есть не только стремление избавиться от смертельного страха за счет солидаризации с опасным и сильным, но еще и стремление прикрыть свою слабость от самого себя «высокой и благородной идеей»,  повышающей самооценку. Человек упорно ищет в поведении агрессора мотивы, позволяющие оправдать его агрессию и одновременно – собственную беспомощность, чтобы не выглядеть слабым,   а выглядеть достойным, самоотверженно защищающим возвышенную идею. Это весьма распространенный вариант, когда «левизна» объясняется невыносимостью страшной реальности вкупе с неприемлемостью собственной слабости.

Кроме страха перед численно преобладающими агрессивными врагами, есть еще объясняющийся «стадным чувством» страх выпасть из доминирующего идеологического течения, каковым средства массовой информации настойчиво представляют «левую» идеологию. Способность противостоять этому давлению сама по себе требует мужества и самоуважения, ибо гораздо легче и безопаснее слиться и самоидентифицироваться с большинством.

Но политическая левизна встречается и у лиц с противоположными личностными особенностями. Это личности с психопатическими чертами, самовлюбленные, эгоцентричные, жаждущие быть в центре внимания и постояноо ищущие объекта для реализации своей потребности диктовать и указывать другим, как следует поступать и думать.  Так, чтобы далеко не ходить за примером, дочь вышеупомянутого профессора, очень инициативный член  «Шалом Ахшав» -  человек жесткий, холодный, с агрессивной потребностью в самоутверждении, но без талантов отца, которые помогли бы ей самореализоваться в какой-либо конструктивной деятельности.  Откровенное проявление нарциссизма, жесткости и агрессивности  не очень поощряется в либеральной среде «интеллектуалов», к которым она хотела бы принадлежать – за одним исключением.    Эти качества рассматриваются как позитивные, достойные уважения, отражающие принципиальность и благородство,  если направлены против людей противоположно мыслящих – с этикеткой  «правых», «израильских оккупантов», «колониалистов», в поддержку бедных угнетенных палестинцев, вынужденных прибегнуть к террору против женщин и детей. В этой среде шахиды, взрывающиеся в автобусах, воспринимаются как уважаемые борцы за свободу, и могут быть даже приравнены к борцам гетто, зато израильские солдаты, пытающиеся выловить террористов на пропускных пунктах, клеймятся агрессорами и оккупантами.  Такое вот самоутверждение в благородной роли за счет жизней ни в чем не повинных людей.

Мне могут возразить, что те же личностные качества (агрессивность, нетерпимость, стремление к самоутверждению) могут характеризовать и лиц с правой идеологией. Могут, конечно. В принципе любая идеология может быть использована как ширма для самоутверждения. Но именно для этой цели преимущество имеет идеология, популярная,  привлекающая к себе сочувственное внимание общества и особенно средств массовой информации и пользующаяся репутацией «гуманной». В нашем и вообще западном «политкорректном» обществе правая и консервативная идеология такой репутации не имеет и не приносит дивидентов, а приносит много неприятностей, от преследования масс-медиа до судебных преследований, а в академической среде – до обструкции коллег. Она неудобна, и именно поэтому требует от человека подлинной веры в свою правоту. Интересно в этой связи, что некоторые весьма известные лидеры «крайних левых» (например, Ури Авнери) начинали как правые, но поскольку сама идеология имела для них только прикладное значение к основному мотиву самореализации любой ценой, они довольно быстро меняли идеологию на более удобную и выигрышную для достижения этой цели.

Присмотритесь внимательно к тем, кто является трубадурами левого движения, и вы увидите много представителей двух этих типов, замечательно уживающихся друг с другом.