Террористы-самоубийцы стали сегодня повседневной реальностью в жизни Израиля и Ирака. В Израиле палестинцы, зачастую дети, взрывают себя, убивая и калеча случайных прохожих, а родители убийц радуются этому. В Ирак со всех концов мусульманского мира стекаются шахиды, чтобы взорвать себя в толпе гражданских лиц...
Как человек приходит к решению взорвать себя? Oпубликованo в 11-м номере выходящего в Израиле литературно-публицистического журнала "Nota Bene".

Глазов: Что происходит в голове исламского террориста-самоубийцы? Какие мотивы побуждают человека взорвать самого себя в толпе ни в чем не повинных людей? Для обсуждения этих и других вопросов наш журнал собрал сегодня группу экспертов. Наши гости:

 

Джессика Стерн, преподаватель Гарварда, эксперт по терроризму, автор книги "Террор во имя Бога: почему религиозные экстремисты убивают людей".

Д-р Теодор Дальримпль, тюремный психиатр, имеющий большой опыт общения с мусульманскими заключенными в Великобритании, автор сборника статей "Наша культура, и что от нее осталось".

Д-р Нэнси Кобрин, профессор Хайфского университета, арабист, психоаналитик и автор готовящейся к публикации книги "Новое платье шейха: Исламский террор и его истинные цели".

Д-р Ганс-Петер Радатц, специалист по исламизму, автор книги "От Аллаха к террору: джихад и деформация Запада".

Террористы-самоубийцы стали сегодня повседневной реальностью в жизни Израиля и Ирака. В Израиле палестинцы, зачастую дети, взрывают себя, убивая и калеча случайных прохожих, а родители убийц радуются этому. В Ирак со всех концов мусульманского мира стекаются шахиды, чтобы взорвать себя в толпе гражданских лиц. Недавно мир стал свидетелем серии терактов в Лондоне. Как человек приходит к решению взорвать себя?

***

Д-р Радатц: Если вы принадлежите к «атомарному» типу личности, лишенной) индивидуального эго и слитой с массой в единую умму – общину Аллаха, – вы тоже можете поддаться соблазну раздобыть динамит или какую-то другую взрывчатку, чтобы сфокусировать всю свою ничтожную, бессмысленную жизнь в одном-единственном деянии – желательно эффектном. А если к тому же вы не способны отличать духовное от материального, то вам, действительно, действительно грозит серьезная опасность.В одном из своих выступлений д-р Кобрин верно отметила достойную сожаления неспособность многих мусульман проводить различие между мозгом и умом. Отрубая своим жертвам головы, они полагают, что тем самым уничтожают их мысли. Равным образом они верят, что в раю их поджидают толпы красоток, поскольку им всю жизнь втолковывали, что в качестве мучеников они попадут прямиком в рай. Не стоит уж говорить об их фантастическом представлении, что их эрекция и девственность их наложниц будут там каким-то чудесным образом восстанавливаться ежеминутно и бесконечно. Не случайно некоторые палестинские террористы-самоубийцы обматывают свои половые органы защитной алюминиевой пленкой, дабы уберечь их для предстоящих наслаждений. А их родители получают даже двойное вознаграждение – как в виде почета, так и в виде наличных. Воистину Аллах придумал для этих людей крайне прибыльное занятие.

Во всем этом проступает не просто до-современное, но поистине до-культурное мышление. Коран и исламская традиция установили предписания, способствующие консервации весьма распространенных претензий манихейского типа, которые, в конечном счете, отвергают любую иную социальную альтернативу. Укрепляя свои ортодоксальные структуры во всем мире, ислам по-прежнему характеризуется полным отсутствием в нем одной крайне важной особенности, которая характерна для большинства других культур и является незаменимым каналом для снижения уровня внутриобщинного насилия, а именно – концепции компромисса и жертвенности. Традиционная неспособность рядового индивидуума мыслить себя вне общины, а мусульманского коллектива как целого – решать проблемы власти и отказаться от насилия по отношению к женщине, сегодня не только не ослабевают, но – из-за конфликтов, рожденных столкновениями с современным миром, – даже усиливаются.

В этой связи следует, кстати, припомнить тех западных социологов, нейрофизиологов, антропологов и других, которые отрицают сингулярность человеческого разума. Этого рода ученые, естественно, не испытывают никаких трудностей в «понимании» исламского типа мышления и потому торопятся объяснить феномен «мучеников»-самоубийц как своего рода средство «экстренной защиты». Разумеется, здесь уже речь идет о чистейшей политике, о возрождающихся симпатиях некоторых западных интеллектуалов ко всякого рода радикальным идеологиям, весьма близким к «биологической идеологии» нацизма.

 

Стерн: Сегодня мы видим рост числа террористических самоубийств – самого вирулентного вида террора. Хотя эти взрывы составляют лишь 5% от всех террористических акций, но погибает в них 50% всех жертв террора. Многие такие акции, начиная с 1980 года, были частью вооруженной борьбы с теми, кого террористы воспринимают как оккупантов, и различные военные интервенции Соединенных Штатов только усугубили эту ситуацию. Но даже с учетом этого нельзя не заметить, что в прошлом подавляющее большинство военных кампаний США не провоцировали действий шахидов.Ответ на вопрос «Что побуждает человека взорвать себя?» зависит от многих факторов. Я полагаю, что причины этого, скорее всего, представляют собой комбинацию политических, религиозных, психологических, организационных и материальных факторов. Но отнюдь не все самоубийственно-террористические деяния совершаются религиозными зелотами. В свое время большинство такого рода акций совершалось вполне секулярной организацией – «Тамильскими тиграми» в Шри-Ланке. Сегодня эту тактику освоили исламистские группировки.

В Палестине ХАМАС и другие террористические группировки используют религию для оправдания своего стремления к политической самостоятельности и освобождению палестинской территории от израильского присутствия. Для достижения этих целей, которые в большинстве стран мира воспринимаются как легитимные, террористические объединения, действующие в данном регионе, совершают преступления как против израильских граждан, так и против палестинского народа. Главари террористов намеренно культивируют представление, будто «мученические акции» являются сакральными деяниями, заслуживающими как земной, так и небесной награды. Однако многие авторитетные мусульманские ученые все чаще высказывают убеждение, что деяния шахидов, направленные против гражданского населения, не являются актами мученичества, а представляют собой самое обычное убийство и самоубийство, которые запрещены исламским законом.

Я убеждена, что наилучший подход к анализу ситуации в Палестине состоит в том, чтобы рассматривать убийства посредством самоубийства как своего рода эпидемическое заболевание. Давно известно, что самоубийства способны распространяться в обществе подобно эпидемии, благодаря некой «социальной инфекции», особенно среди молодежи. Исследования показали, что подросток, у которого друг или родственник покончил или пытался покончить с собой, куда более других склонен к суициду. И не приходится удивляться тому, что обычные самоубийства более распространены среди молодежи, подверженной депрессии или сильному социальному стрессу. Разумеется, самоубийственные взрывы отличаются от обычных самоубийств. Они предполагают не только готовность умереть самому, но и убить других. Зачастую, когда планирование такой самоубийственной акции берет на себя какая-либо организация, террористу приходится ждать смерти месяцами, а то и годами, как это было в случае 11 сентября. Тем не менее между обоими типами самоубийств имеется некоторая общность.

Анализируя ситуацию в Палестинской автономии, мы видим, что самоубийства с целью убийства других людей тоже могут распространяться посредством «социальной инфекции». Имеется некая точка насыщения, после которой культ подобных самоубийств пускает корни в сознании молодежи. Когда это происходит, роль организации становится, судя по всему, все менее существенной – явление начинает разрастаться спонтанно. Сегодня такие «мученические акции» уже стали частью массовой культуры в Газе и на Западном берегу. Так, на улицах Газы можно увидеть детей, которые играют в игру под названием «шахид», которая включает в себя имитацию похорон мученика-самоубийцы. Молодежные рок-группы восхваляют мучеников в своих песнях, подростки называют самоубийц-террористов в числе своих кумиров.

В Ираке в 2004 году было больше взрывов самоубийц (104), чем на всем земном шаре в какой-либо из предшествующих годов. К ним оказались причастны боевики, по меньшей мере, из 15 арабских стран. Судя по всему, в 2005 году число таких акций окажется еще больше.

Из бесед с террористами и с теми, кто наблюдает за ними, я и другие специалисты вынесли впечатление, что терроризм особенно пышно расцветает при наличии чувств унижения, маргинализации и подавленных ожиданий. Заместитель Усамы Бин-Ладена Айван Завахири утверждает, что глобализация предельно унизительна для мусульман. Вот почему, говорит он, она подталкивает молодежь ислама взяться за оружие, чтобы с гордостью и достоинством защищать свою религию, не подчиняясь постыдному «новому мировому порядку». Лидеры терроризма цинично используют это чувство униженности и религиозный пыл молодежи, чтобы пропагандировать такое «мученичество».

Глазов: Благодарю вас, госпожа Стерн. Ваше утверждение, будто «военные интервенции США только усугубили проблему», возможно, верно в определенном отношении – в том смысле, что если вы вступаете в конфронтацию, ваш противник неизбежно прибегает к насилию. Но упоминать об американских интервенциях в связи с темой нашей дискуссии равносильно утверждению, будто это Америка каким-то образом виновата в том, что какой-то мусульманин вдруг бросает учебу в университете и отказывается от вполне комфортного существования ради того, чтобы отправиться в Ирак и там взорвать себя. Между прочим, статья Даниэля Пайпса "Калифорнийский бомбист-самоубийца" дает замечательный пример той разновидности террористов-самоубийц, которые не являются выходцами из бедных, униженных и угнетенных слоев. Они стремятся взорвать себя отнюдь не потому, что якобы страдают от «американского империализма», а по многим иным причинам. А кроме того есть много разного рода военных интервенций, оккупаций и тому подобного, однако вовсе не  все противники этих действий взрывают себя.Госпожа Стерн, вы заметили, что многие авторитетные мусульманские ученые все чаще высказывают убеждение, что самоубийственные взрывы, направленные против гражданского населения, не являются актами мученичества, а представляют собой самое обычное убийство и самоубийство, которые запрещены исламским законом. Это, несомненно, положительное явление, и остается надеяться, что оно получит дальнейшее развитие. Но, к сожалению, мнение этих «авторитетных мусульманских ученых» не оказывает никакого влияния на террористов-самоубийц, да и на значительную часть мусульманского мира вообще. Почему родители палестинского террориста-самоубийцы не дрожат от страха, что их сын попадет в ад, коль скоро их уважаемые духовные наставники утверждают, что такое самоубийство противоречит исламскому закону и ведет не в рай, а в геенну огненную? Не может ли быть так, что самоубийство и убийство, в действительности, не так уж недвусмысленно противоречат определенным предписаниям исламского закона? Исламовед Роберт Спенсер в свое книге "Наступление исламских солдат: Как джихад продолжает угрожать Америке и Западу" четко показывает, что джихад во многом основывается на определенных мусульманских религиозных текстах. Верно, в этих текстах есть много мест, где говорится о терпимости и мире, и мы должны добиваться, чтобы именно эти положения звучали громче, заглушая те постулаты, на которые ссылаются и которыми манипулируют исламские экстремисты и террористы. Но вправе ли мы отрицать, что эта негативная и темная сторону ислама существует?

Книга Мак-Дермотта "Идеальные солдаты" неопровержимо доказывает, что совершившие теракт 11 сентября ни в коей мере не были бесправными и угнетенными. У меня есть основания сомневаться в том, что, будь они христианами или даже атеистами, они точно так же горели бы самоубийственным желанием покинуть сей мир, направив свои самолеты в здания, наполненные тысячами людей. Унижение, маргинализация и подавленные ожидания? Да, эти слова вполне подходят для описания чувств моих соотечественников-россиян и многих российских диссидентов, страдавших от советской тирании, включая моих родителей и многих наших друзей. Они испытывали унижение, маргинализацию и подавленные ожидания, но я не могу назвать ни одного, кто вошел бы в кафе и взорвал себя рядом с невинными людьми.

Разумеется, исламские террористы ненавидят глобализацию. Но они ненавидят ее потому, что она делает жизнь на земле все более комфортной. Они же отвергают материальный комфорт и посюстороннее счастье. Радости жизни кажутся им унизительными. Вид счастливой, свободной и безотчетно смеющейся женщины, одетой по своему собственному усмотрению, кажется им оскорбительным. Вот в чем проблема. Так можем ли мы винить Америку в несчастьях тех, кто поклоняется культу самоубийства и убийства, отвергая индивидуализм и стремление к счастью на земле?

Д-р Дальримпль, поделитесь с нами Вашим опытом общения с пациентами. Каковы особенности мусульманского образа мысли? И, насколько это возможно, сосредоточьтесь, пожалуйста, на том, что является темой нашей дискуссии: каков образ мысли террориста-самоубийцы?

Дальримпль: Я согласен с тем, что это явление нельзя объяснить только бедностью и чувством униженности. Я полагаю, что дело во взрывоопасной комбинации многих факторов. Первым из них является убежденность мусульман, что они обладают некой окончательной, открытой им небесами истиной, то есть располагают высказываниями пророка, которые дают ответ на все вопросы бытия. Разумеется, и среди христиан есть люди, которые точно так же воспринимают Библию, но ныне им приходится жить в мире конкурирующих истин. Мусульмане же создали мир, в котором хотя и разрешается толковать Коран и высказывания Магомета, но нельзя оспаривать их решающий авторитет в ответах на все вопросы. В исламских странах нельзя заявлять, что Бога нет, и потому Магомет был не его пророком, а человеком, страдавшим галлюцинациями.

Однако хоть мусульмане и считают себя обладателями трансцендентной истины, они все же понимают, что мусульманский мир все более отстает от всего остального мира. Япония, Китай, Индия быстро догоняют или даже перегоняют Запад, но ни одна мусульманская страна не сумела добиться большего, чем чисто паразитического благополучия, основанного на нефти, в открытии источников которой ни один мусульманин не участвовал. И в этом смысле даже их богатство напоминает им об их зависимости. Весь арабский мир в целом, если лишить его нефти, экономически менее значим для мира, чем одна финская телефонная компания.

Тот факт, что исламская цивилизация некогда была цветущей, в этом контексте тоже оборачивается отрицательной стороной, ибо побуждает мусульман мыслить в терминах минувшего величия, а не искать чего-то нового. В книжных магазинах мусульманского мира можно найти книги о мыслителях и ученых, много сотен лет назад внесших ценный вклад в мировую культуру, но касательно всего, что было позже, зияет полная пустота. Если бы в последние 300–400 лет в мире вообще не было мусульман, он не потерял бы ни одного из своих технологических или научных достижений.

Поэтому мусульманский мир обуреваем сегодня и чувством превосходства, и мучительным комплексом неполноценности. Неоднократные попытки «догнать Запад», оставаясь в исконных исламских рамках, не увенчались успехом. Более того, это также породило чувство ненависти к самим себе. Как бы современный мусульманин ни ненавидел Запад, он ему жизненно необходим для удовлетворения его потребностей. Все они частично веcтернизированы. Даже Усама одевается на полумусульманский-полузападный манер. Не говоря уж о том, что без западной технологии он и шагу ступить не может.А, кроме того, имеет место каждодневное чувство унижения, вызванное невозможностью найти чисто прагматический выход из этого тупика. Я полагаю, что это тоже важная составляющая исламского образа мышления.

Суммируя, мы имеем: метафизическое ощущение превосходства; технологическую и интеллектуальную отсталость; ненависть к себе, вызванную осознаваемой нечистотой собственных желаний; отсутствие практических путей избавления от каждодневного и вполне реального чувства униженности; и, наконец, обещание награды – для их близких на земле и для них самих на небе.

Глазов: Благодарю вас д-р Дальримпль. Попробуем, с учетом этого фона и контекста, представить себе, что думает гипотетический террорист-самоубийца. Покажите нам, скажем, одного из тех мусульман, с которыми вы имели дело в вашем психиатрическом отделении в Великобритании. Предположим, что он решил отправиться в Ирак, чтобы там взорвать себя. Что происходит в его голове, когда он отказывается от своей прежней жизни и отправляется в Ирак? Какие мысленные процессы приводят его к этому решению? Вообразите себе, что вы пишете сценарий для кинофильма, и сейчас мы должны услышать, что происходит в его голове, когда он бросает учебу или работу, пакует свой чемодан или что там еще и с огромным восторгом представляет себе, как он взорвется в толпе прохожих в Багдаде.

Дальримпль: Следует понимать, что хотя обрисованные мною фундаментальные социопсихологические факторы оказывают воздействие на сотни миллионов людей, лишь очень незначительная их часть действительно хочет стать террористами-самоубийцами. Куда большая часть этих миллионов просто восхищается такими самоубийцами.

Что же все-таки толкает кого-то переступить край? Мои наблюдения подсказывают следующее. Террорист-самоубийца – это обычно человек с интеллектом выше среднего. Поэтому он ищет рационального объяснения своего экзистенциальной неудовлетворенности. А это требует опознания врага.

Человек, который становится «живой бомбой», зачастую имеет свои личные причины для ненависти. Причиной ее может быть повышенная чувствительность к пережитым унижениям, что является вполне нормальной вариацией индивидуального характера, или же иметь источником внешние обстоятельства, как, например, в случае человека, которого изобличили в чем-то, в чем он действительно виновен, но сам он воспринимает такое обвинение как унижение его достоинства. Например, один мусульманин, с которым мне пришлось иметь дело, хотел стать «живой бомбой», когда решил, что Запад прогнил насквозь и утратил все моральные ценности, поскольку поверил показаниям какой-то ничтожной женщины, обвинившей его в изнасиловании.

Акт самоубийства-убийства во имя какого-то дела – это, по существу, apologia pro vita sua*. Нельзя забывать, что и мы, на Западе, имеем давнюю и постыдную привычку считать, что масштаб жертв, которые люди готовы принести во имя какого-то дела, уже сам по себе свидетельствует о моральной значимости этого дела.

Гипотетический террорист того типа, который мне знаком, рассуждает так: меня обвинили в том, что я сделал; сделанное мною – не преступление; поэтому те, кто меня обвинил, – это самый гной земли; но они являются истинными представителями своего мира, поэтому уничтожение этого прогнившего мира будет вознаграждено по достоинству. И не имеет значения, сколько людей я при этом уничтожу. Потому что так называемое демократическое общество – это, на самом деле, преступное общество.

Кобрин: Д-р Дальримпль четко охарактеризовал суть проблемы: виноват всегда другой, и потому с ним нечего считаться, им можно пожертвовать.

Д-р Радатц тоже прав, выдвигая на первый план умму. Точно так же, как ребенку в мусульманской общине не разрешается отдаляться от матери (умы), так эта неразрывная сращенность повторяется и усиливается затем в неразрывной связи взрослого араба с уммой как единой слитной группой. Такие сплоченные группы могут иногда стремиться к улучшению жизни общины, а могут нести в себе разрушительное начало. Исламские террористические группы принадлежат к числу наиболее деструктивных, потому что они отправляют своих членов, включая женщин и детей, на выполнение «мученической миссии», по ходу дела убивая ни в чем не повинных людей. Но из того, что это делается вполне сознательно и используется как тактическое оружие, еще не следует, что здесь не существуют также подспудные и извращенные психологические побуждения.Когда человек не ощущает себя отдельной, самостоятельной личностью, возникает множество тяжелых проблем. Если тебе отказано в индивидуальной жизни, и ты вынужден жить в общине, где власть (в смысле абсолютного контроля над другими) осуществляется жесточайшим образом, посредством убийств во имя семейной чести, избиения женщин, сексуальных насилий, отрубания рук и голов и так далее, то в такой среде страх и террор становятся всепроникающим явлением. Потребность изжить внушаемый такой властью страх через ненависть к кому-то, а, следовательно, и необходимость иметь «врага» утверждаются в детской душе уже с трехлетнего возраста – и, кстати, еврей входит в число самых ненавистных врагов. Именно в детстве начинается для ребенка иррациональное расщепление мира на «любящих нас» и «ненавидящих нас», причем отсутствует всякая возможность перебросить рациональный, познавательный мостик между этими двумя крайностями.

Внешне мусульманский мир выглядит нормально: мы видим множество взрослых людей, которые как будто бы функционируют вполне нормальным образом, но на самом деле под этой видимой поверхностью сознание таких людей расщеплено, и они по-прежнему ведут внутреннюю борьбу за освобождение от подспудного детского страха быть отвергнутыми и покинутыми, непрерывно ощущая унижение и стыд от того, что не способны освободиться от этого страха. И поэтому, когда террористы и умма начинают оглушительно вопить, что «мы опозорены и унижены!» – может быть, стоит спросить: какой вклад они сами внесли в создание такого коллективного «я», которое так легко может быть унижено и опозорено другими? Если у взрослого человека есть реалистическое ощущение своего индивидуального «я», его не так-то легко заставить стыдиться себя.

Для мусульманина иудеи и христиане – это джимми, которым ислам отводит подчиненную роль. Корень этого слова связан с понятием вины, так что можно сказать, что пророк Магомет изначально встроил в свою религию некую социально подкрепленную идеологию, которая позволяет всегда винить другого и никогда не признавать собственную ответственность за трудности своей общины. Не говоря уже о принципе подчинения только Аллаху и неподчинения какому бы то ни было «неверному», что делает всякую оккупацию особенно мучительной для мусульманина.

Как вам хорошо известно, Муса (Моисей) является наиболее часто упоминаемым в Коране пророком. Почему? Потому что, получив Закон на горе Синай, он дал возможность Божественной воле проявляться через обсуждение людьми этой дарованной им Торы. Христиане заимствовали это дарование закона и добавили к нему Новый завет. Положение Магомета было намного сложнее, потому что ему пришлось маневрировать между двумя уже существовавшими религиозными типами. Поначалу Магомет очень многое позаимствовал у евреев, которые в то время населяли нынешнюю «юден-райн» Саудовскую Аравию. Он заимствовал у них в надежде, что они обратятся в его веру. Когда это не произошло, он пришел в ярость и выдвинул принципы джихада (войны против неверных) и даава (обращения неверных). Тем не менее перед ним и его последователями по-прежнему осталась проблема их смешанного религиозного наследия, то есть их еврейских и христианских корней.

Умма не желает признавать это заимствование. Поэтому исламские террористы готовы скорее уничтожить евреев, чем признать, что у ислама иудейские корни. По существу, этот террор продиктован страхом утратить мнимую «чистоту» своей идентичности. Подумать только – смешаться с другим, признать, что твоя идентичность происходит от других, от джимми! Не случайно джихад существует только в исламе – ни иудаизм, ни христианство ничего подобного не знают. Следует напомнить, что мусульмане вторглись в Испанию в 711 году не просто как завоеватели, а как воины Аллаха. Они пришли по пути джихада. Реконкиста и крестовые походы были всего лишь ответом христиан на массовые побоища и насильственное обращение в ислам. Теперь исламские террористы пытаются обрести «чистую» религиозную идентичность с помощью грубой силы, используя террористов-самоубийц в качестве тактического средства, чтобы разрешить свои подспудные психологические конфликты. Кстати говоря, Сира (биография Магомета) сообщает, что пророк дважды пытался покончить самоубийством. Но этот факт – возможно, играющий важнейшую роль модели и образца для мусульманской идентичности, – почему-то редко упоминается.

Я согласна с д-ром Дальримплем, что нищета и унижение – недостаточные объяснения мотивов террориста. На мой взгляд, очень важную роль тут играет еще и тайный страх, скрытое подозрение, что ты «нечист», что ты – смешанной породы. Мусульман мучает «нечистота их собственных желаний», что сопровождается фантазиями о насилии, и они реализуют эти фантазии, мучая или убивая невинных людей. Подобно серийному убийце, террорист-самоубийца скрывает под маской нормальности внутренний мир, в котором бушуют жестокие психосексуальные страсти.

Так что понять, как мыслит такой человек не так уж трудно – достаточно помнить, что он ощущает себя неотъемлемой частью уммы. Мышление такого человека – всего лишь отражение того кризиса, который переживает ислам в целом, кризиса исламской идентичности. И этот свой внутренний конфликт они проецируют на Запад.

Глазов: Благодарю вас, д-р Кобрин. Если я правильно понял, вы утверждаете, что одним из самых мощных движущих факторов в исламском терроризме является чувство вины, которое экстремисты испытывают в силу своих собственных психосексуальных фантазий, которые демонизированы в их религии и культуре и от которых они поэтому стремятся «очиститься», преобразуя, с одной стороны, свою ненависть к себе в ненависть к объекту своего желания – в данном случае к Западу с его материальными благами и свободой, а с другой стороны – освобождаясь от своей влекущейся к этому же Западу и потому «грязной» плоти посредством самоубийства.

 

Д-р Радатц, не могли бы вы объяснить нам, что понимают психологи под такими выражениями, как отсутствие своего «я» или иррациональное расщепление мира на «любящих» и «ненавидящих». Почему и каким образом это, в конечном счете, превращается, например, в ненависть к евреям и в их преследование? И, наконец, каким образом это патологическое мышление преобразует для себя самоубийственные террористические акты в подобие вполне рациональных и легитимных действий. Кстати, хотелось бы услышать также ваше мнение об отмеченном д-ром Кобрин факте попыток самоубийства Магомета. Эта малоизвестная деталь, действительно, весьма любопытна.

Радатц: Я хотел бы, прежде всего, заметить, что наше толкование исламского терроризма во многом определяется нашим личным порядком приоритетов. Я далек от того, чтобы критиковать д-ра Стерн, но мне кажется, что, придавая слишком большое значение «авторитетным имамам, осуждающим террористов-самоубийц», мы попросту успокаиваем себя отвлекающими от дела банальностями. Как вы совершенно правильно сказали, такие имамы не играют никакой мало-мальски заметной роли в мусульманской политике. Кроме того, сами эти высказывания зачастую составляют всего лишь часть так называемой таки – предписанной мусульманам обязанности систематически лгать неверным. Ну, и, наконец, стоит напомнить, что подлинные «тяжеловесы» мира имамов, люди вроде Мухаммада Тантави и Юсуфа Кварадхави, без всякого стеснения говорят, что террористы-самоубийцы принадлежат к самым достойным и высокочтимым существам, которые Аллах когда-либо смилостивился создать. Но даже среди этих высших существ, по словам Тантави, есть свои «наивысшие» – это те, кто убил больше еврейских женщин и детей, чем другие. У них больше шансов попасть в рай.Таким образом, перед нами устрашающая идеология, сконструированная элитой для того, чтобы манипулировать массами. И тут мы подходим к вашему первому вопросу – о личном «я». Хотя многим подвизающимся сегодня в психологии людям порой выгодно вообще отрицать существование такого индивидуального «я», оно, тем не менее, вполне реально и представляет собой некую – весьма парадоксальную – способность человеческого сознания наблюдать себя в процессе наблюдения за собой. Такое взаимодействие наблюдаемого и наблюдающего образует в данном случае единство, которое мы и называем личностью, и эта личность способна – во всяком случае, гипотетически – до определенной степени отделиться от самой себя и рассуждать о самом широком круге вопросов. Однако в культуре, где личность мыслится – и осознает себя – только как часть некого целого, будь то умма или другое политико-религиозное движение, эта личность утрачивает ту индивидуальную дистанцию, которая необходима ей для свободного суждения о любом противоречивом вопросе. Грубо говоря, свобода ее интроспекции ограничена «дистанцией коллектива», то есть его религиозно-политическими предписаниями и стереотипами. Соответственно, таким людям уже заранее суждено подчиняться предписаниям священных книг и/или лидеров, которые почему-либо считаются легитимными представителями этого коллективного «я» и имеют право решать за всех составляющих его людей. Следует, конечно, иметь в виду, что, благодаря все еще наличествующему у таких людей инстинкту самосохранения, лишь очень малая их часть выберет для себя участь шахида. Но почти все прочие – подавляющее большинство такого коллектива – неизбежно будут разделять присущие этой культуре – в данном случае исламу – способы оправдания таких насильственных путей ликвидации всего, что не согласуется с нею.

Как прямое следствие этого, возникает механизм «позора–почета», весьма типичный для любой тоталитарной системы. Поскольку быть личностью, обладать индивидуальностью, выделяться из массы – это извращение, то становится «позорно» настаивать на этом и, напротив, «почетно», «правильно» отказываться от своего «я» и осуждать других, если они не следуют этому правилу. Такое подавление собственного «я» (по-арабски таджарруд) представляет собой признанное обществом и высоко ценимое им усилие подавить в себе индивидуальные соблазны. Среди «нормальных» мусульман мало найдется таких, кто позволяют себе высказывать независимые, откровенные суждения, расходящиеся с официальной исламской доктриной. Тому, кто, как я, долго жил в мусульманских странах, не раз доводилось видеть, как много недоверия, скрытности и тактических уловок существует там даже в самых тесных семейных отношениях. Мусульманин, который нарушает правила или даже просто поступает как-то по-новому, не общепринято, навлекает этим позор и бесчестие на свою семью, на свой род или племя и, в конечном счете, на весь ислам. Эта особенность простейшим образом объясняет, почему в исламе практически неизвестны изобретения и усовершенствования, почему решение даже самых простых вопросов бесконечно откладывается (хотя может быть тотчас ускорено с помощью обыкновенной взятки). И в этом плане я полагаю, что предложенная д-ром Кобрин концепция влияния уммы и умы заслуживает самого серьезного внимания. Мы рискуем увековечить наши проблемы, если не поймем, что основы мусульманского образа мышления, действительно, закладываются в самом раннем детстве.

Отмеченное выше отсутствие интеллектуальной дистанции по отношению к вопросам, затрагивающим основы ислама, влечет за собой также манихейское поведение и манихейский язык, равно как и постоянную готовность к применению насилия. Именно поэтому в диалоге Запада с исламом невозможен компромисс. Ислам не признает компромиссов и уступок, и потому Запад, который в силу своей политкорректности, а лучше сказать исламокорректности, боится задевать коренные для ислама вопросы, вроде отношения к женщине или смертной казни для инакомыслящих и отступников, идет на непрерывные уступки всем исламским требованиям. Эти уступки Запада только закрепляют – и тем самым усиливают – характерное для мусульманского сознания расщепление мира на «своих» и «чужих», на «любящих нас» и «ненавидящих нас». Наша исламокорректность уже привела к тому, что в Европе стал утверждаться взгляд на ислам, как на «беспроблемное» явление, которое должно быть приемлемо для любой европейской страны как единое целое, со всеми своими особыми правилами поведения, и которому должна быть дана возможность максимально полно сохранять эту свою особость и отдельность, свою принципиальную неинтегрированность в окружающую среду. Именно в этом духе второй по рангу судья конституционного суда Германии недавно постановил, что мусульманина нельзя принуждать отвечать на вопросы, критически важные для его веры.

При таком особом отношении к исламу не приходится удивляться происходящему на Западе – во всяком случае, в Англии, Германии и Франции – процессу постепенного приятия известной частью общества исламских установок и норм. Этот процесс идет рука об руку с другими аналогичными и явно метаисторическими, выходящими далеко за рамки политики, явлениями, вроде растущей враждебности к женщине, сочувственного «понимания» особых нужд гомосексуалистов и педофилов, а также широко возрождающегося антисемитизма. Последний уже не ограничивается одной только мусульманской средой – он теперь эмансипировался повсюду в Европе. Все это связано с давно известным феноменом – очередной попыткой «выйти за рамки» так называемого «старого», «традиционного» общества. Такие попытки всегда с неизбежностью оборачиваются против евреев как «изобретателей» первого в человеческой истории Закона. Сегодняшний упадок западного индивидуализма и взрывной рост информации, которую обрушивают на людей СМИ, непрерывно укорачивая их коллективную память, тоже, вероятно, способствуют росту радикальных, тоталитаристских идеологий, вроде ислама, со всеми их последствиями.

Что же касается биографии Магомета, то, в действительности, исламские ученые не так уж уверены в правдивости повествования о двукратной попытке его самоубийства. Они вообще предпочитают поменьше вдаваться в подробности его жизни. Личность Магомета – еще одна психологическая проблема, ждущая своего прояснения и уточнения. Это во многом связано с его беспорядочно менявшимися психическими состояниями и довольно неустойчивой, в силу каких-то глубинных причин, психикой, подмеченной его приближенными. Подобно тому, как Коран нуждается в историческом анализе, так и Магомет нуждается в кушетке психоаналитика. Для меня он «увеличительное стекло» ислама, потому что он как бы концентрирует основные особенности этого имеющего всемирное значение феномена в крохотном ядрышке своей жизненной истории – истории жизни вроде бы ярко выраженного индивидуума, а на самом деле личности весьма массовидной. Присущее этому человеку сочетание чувства своей крайней исключительности с незаурядной волей лидера породило модель, которая может оправдать любое насилие и на мгновение дать любому террористу-самоубийце иллюзию своей индивидуальности – своей смертью он наделяет смыслом свою жизнь.

Глазов: Благодарю вас, Д-р Радатц. Хотя вы, конечно, совершенно правы, напомнив нам о такие, наличие которой должно предостеречь нас от наивной доверчивости, я, тем не менее, считаю нужным подчеркнуть, что многие мусульмане и мусульманские клирики вполне искренни в своей вере в миролюбие ислама и в своем осуждении террора. Ваше мнение, д-р Стерн?

Стерн: Я согласна с вами и с д-ром Радатцем – есть и такие мусульманские клирики, которые осуждают террор. Но, конечно, не следует наивно думать, будто можно пренебречь мнением тех имамов, которые поддерживают террористов-самоубийц.Что же касается военной оккупации, то я подняла этот вопрос потому, что он характеризируется как самый важный фактор в недавней книге Роберта Пейпа «Умереть, чтобы победить». Но мне лично представляется, что терроризм – куда более сложное явление. История знает много оккупаций, но большая их часть никогда не порождала терроризма, а с другой стороны, многие виды терроризма, которые тревожат нас сегодня, не являются ответом на военную оккупацию.

Дальримпль: Я полагаю, что в свете лондонских взрывов разговоры о «военной оккупации» следует рассматривать, в лучшем случае, как удобное оправдание, а не истинную причину исламского терроризма – по крайней мере, за пределами Израиля. По-моему, чрезвычайно интересно, что один из участников лондонских терактов был не только верующим мусульманином, но и поклонником Элвиса Пресли. Это кажется мне противоречием. Мне трудно представить себе какую бы то ни было трактовку ислама, которая была бы совместима с поклонением Элвису Пресли. Всякий правоверный мусульманин должен считать (и, скажу честно, не без оснований), что Элвис Пресли – это символ всего декадентского, что есть в западной культуре. Он воплощает собой победу сексуального желания над всеми ограничениями. Ничто не может быть дальше от ислама. И поэтому сосуществование двух таких форм поклонения в одной человеческой душе наверняка должно порождать ужасный конфликт и мучительное чувство вины. Может быть, наличие таких противоречий объясняет существование двух типов террористов? Ведь нельзя забывать, что можно быть террористом – то есть убивать людей без разбора – без того, чтобы испытывать желание взорваться самому. Верно, террорист-самоубийца ужаснее, потому что трудно себе представить, что может его остановить, но в целом террорист, который остается в живых, чтобы убивать еще и еще раз, куда эффективней в достижении любой конкретной цели.

В итоге мы имеем две взаимосвязанные особенности: во-первых, исламские террористы (во всяком случае, лондонские) не предъявляют миру никаких специфических требований, а стало быть, во-вторых, они явно пытаются решить какие-то свои собственные, внутренние конфликты. Я думаю, они хотят доказать самим себе, что Запад ничем не может их соблазнить, что они больше мусульмане, чем сам Пророк, и в то же самое время какой-то голосок внутри нашептывает им, что это не совсем так. Смерть для них – способ примирения этого противоречия, эдакая квадратура круга.

Глазов: Д-р Радатц, что вы можете сказать о психической патологии исламских террористов?

Радатц: Ислам допускает и поощряет самые разные формы поведения, но там, где речь идет о достижении какой-то цели, он явно предпочитает обман и насилие, особенно в противостоянии «неверным». Помимо этого, следует отметить их привычку думать, что какая бы неприятность ни случилась, виноват кто-то другой.

Меня заинтересовало замечание д-ра Дальримпля, что один из лондонских террористов был поклонником Элвиса Пресли. Это наводит на грустную мысль, что, в сущности, эти явления сходны – как два разных типа одного и того же массовидного поведения. Наблюдая за поведением слушателей рок-концерта, которые тоже утрачивают индивидуальность и становятся «атомарными» частицами толпы, можно увидеть признаки зарождения «исламоподобных» массовидных движений на Западе.

Мы должны также признать не только спектральную широту ислама, но и особый характер свободы, которую он предполагает. Хотя Коран и исламская традиция предусматривают много промежуточных типов поведения между крайностями войны и мира, мусульмане всегда предпочитают решать проблемы силой, что породило исторически все более усиливающийся феномен, который я бы назвал антиэтикой. Антиэтика означает, что специфически понимаемая мусульманами свобода поведения (то есть выбор из возможностей, предоставляемых исламом) порождает столь же специфическую склонность к насилию в любых ситуациях, где это может дать перевес – как внутри, так и вне исламского мира.

В исламе мы имеем дело не столько с проблемой религии, сколько с проблемой власти и силы, потому что здесь наличествует весьма свободная трактовка того, что называется религией, а на самом деле является предельно обнаженной и, как правило, весьма примитивной политикой манипулирования и подавления. Пример первый: история мусульманского мира свидетельствует о систематическом преследовании евреев и христиан, хотя Коран предписывает иное отношение к ним. Пример второй: история мусульманского мира – это систематическое унижение женщины, их избиения, изнасилования и убийства во имя «семейной чести», хотя правила Корана и многие предписания требуют другого. Пример третий: инакомыслящие и отступники подвергаются суровым наказаниям, вплоть до смертной казни, хотя в Коране есть прямое указание, что такие грешники должны понести наказание в загробном мире.

Поэтому не приходится удивляться тому, что мы то и дело сталкиваемся с убийствами во имя «поруганной чести», с террористами-самоубийцами и с массой других преступлений того же рода, выпестованными исламом как идеологией насилия. В своей новой книге "Женщины Аллаха, или джихад между шариатом и демократией" я описываю, среди прочего, как раз этот мир исламского насилия, которое само себя легитимизирует, нисколько не нуждаясь ни в какой личности, поскольку ему нужны – и достаточны – только атомарные псевдоиндивиды, легко поддающиеся индоктринации. Это единственная форма индивидуальности, которую допускает ислам. Именно такими были лондонские террористы, которые выросли в мире западной цивилизации, но совершенно не восприняли ни одного из ее индивидуализирующих элементов. Пример этих людей доказывает полный провал так называемой интеграции. Но именно таких людей ислам выращивает, и ими он держится. Все они наделены «от Бога» свободой убивать, и это легитимизированное насилие обеспечивает выживание «общины Аллаха». Разумеется, не все мусульмане поголовно насильники и убийцы, но спектральная структура ислама и все возрастающее число его последователей обеспечивает ему вполне достаточный резерв на обозримое будущее.

Не находя в себе мужества и решимости увидеть ислам таким, каким он является в реальности, европейские политики всячески искажают и затемняют истинное положение дел. Это идет вразрез с их ответственностью за безопасность немусульманского большинства населения Европы, потому что это поощряет все новые террористические акты и убийства «во имя чести» и усиливает риск еще больших конфликтов с исламом в будущем.

Глазов: Знаете, дамы и господа, я чувствую себя подавленным. Неужели нет никакой надежды победить нашего врага? Если верить всему сказанному до сих пор, положение выглядит безнадежным. Г-жа Стерн, не можете ли вы вдохнуть немного оптимизма в наши души, указав, каким способом мы можем одолеть этот культ смерти и защитить нашу свободу, безопасность и привычный образ жизни?

 

Стерн: Я полагаю, что у нас есть основания для такой надежды. Следует напомнить, что мусульманская община в Лондоне очень быстро отреагировала на взрывы в метро и в автобусах, решительно осудив эти террористические акции. Такого быстрого и резкого осуждения не было, например, после событий 11 сентября. Далее, я полагаю, что службы безопасности и контрразведки теперь лучше понимают противника. Растет также понимание, что полная ликвидация угрозы невозможна и что проникновение в ряды террористических организаций подчас является более эффективным, нежели попытки прямого захвата или ликвидации террористов. Масштаб сотрудничества между различными странами в этой области тоже непрерывно растет.Следует также напомнить, что терроризм имеет тенденцию накатывать волнами. Исламский терроризм не вечен, хотя, скорее всего, его сменит какая-нибудь другая разновидность террора. Терроризм как таковой вряд ли исчезнет вообще. Все это означает, что самое важное, что мы, рядовые люди, можем сделать – это как можно сильнее любить своих близких, потому что следует дорожить каждым отпущенным нам днем.

Глазов: Д-р Дальримпль, на что надеетесь вы?

Дальримпль: Я надеюсь, что кровавые теракты заставят, наконец, многих людей отказаться от своего набожного поклонения пресловутому «мультикультурализму», который чем-то похож на наши ресторанные привычки – сегодня мы едим венгерскую еду, завтра мексиканскую, послезавтра ливанскую и так далее. Это, конечно, вполне возможно и очень приятно, но в жизни есть вещи посерьезней, чем разнообразие еды. Возможно также, что люди начнут понимать, что некоторые ценности попросту несовместимы с другими, и будут готовы защищать те из них, в которые мы все верим. И я, конечно, надеюсь, что люди перестанут игнорировать факты отвратительного унижения женщин, которое если и не повсеместно, то весьма широко распространено в мусульманском мире и составляет – я в этом убежден – одну из важнейших причин привлекательности ислама для определенной категории западных мужчин. (Недавний опрос газеты Le Monde показал, что среди французов, перешедших в ислам, 83% составляют мужчины. Это очень красноречивое свидетельство.) Я думаю, что если бы мы в Великобритании набрались мужества защищать мусульманских женщин, ислам постепенно утратил значительную часть своей привлекательности. К сожалению, жена нашего премьера незадолго до последних выборов отправилась в суд защищать право мусульманских школьниц носить «традиционные» одежды – для того, полагаю, чтобы обеспечить своему мужу голоса избирателей-мусульман, наверняка зная (и будучи обязанной знать), как зачастую отвратительна социальная роль этой одежды.

Кобрин: Думается, что немало еще кровавых терактов потрясет мир, прежде чем умма всерьез займется тем, что она же и породила, – феноменом террора. Так что исламский терроризм – это надолго, и поэтому нам важно сохранять выдержку и стойкость перед лицом исламского натиска или обмана. Чтобы успешно бороться с терроризмом, нужно досконально знать самые тайные и глубинные страхи самих террористов. Только это позволит нам, в конце концов, эффективно противостоять исламскому насилию.

---

* Дословно – «оправдание моей жизни», по названию знаменитого произведения Джона Ньюмена (1864), англиканского священника, перешедшего в католичество и посвятившего эту книгу оправданию своего поступка. (Прим. ред."Nota Bene")

Джеми Глазов, доктор исторических наук, журналист, редактор американского журнала «FrontPageMagazine». Живет в США.

Перевод с английского – Рафаил Нудельман (FrontPageMagazine, September 2005)