Недавно одна русская журналистка, (которая когда-то начинала свою карьеру в интеллектуальной и независимой, но малотиражной прессе и, как говорится, «всё понимала»; а потом её уважили и взяли в прессу большую, номенклатурную и идеологически выдержанную, и она немедленно стала понимать по другому, как положено), — недавно она написала репортаж о том, как арабские дети (в её терминологии, разумеется, «палестинские») играют игрушечным оружием — а их за это убивают из настоящего.
И ничего, казалось бы, в этом репортаже — одном из тысяч таких же — не было бы особенного, если б не новая черта. Вернее, старая, но с 1988 года не встречавшаяся у русских журналистов вообще.
Репортаж был замечателен своим угрюмым равнодушием к правдоподобию.
Это не была страстная пламенная ложь, и не была выдаваемая за истину полуправда. Даже попытки убедить читателя в правдивости своих слов не было сделано. Это был репортаж в забытом жанре — в жанре идеологических передовиц советских журналистов, публиковавшихся между окончанием Второй Мировой войны и концом 80-х годов прошлого века. Помните? «Наш корреспондент побывал в гостях у победителя социалистического соревнования и задал ему несколько вопросов. "Какие чувства вы испытывали, когда вам вручали высокую награду Родины — переходящее красное знамя?" — "Я испытывал чувство гордости за высокую оценку моего вклада в выполнение задач шестнадцатой пятилетки, — взволнованно ответил Иван Иванович. — Я горячо признателен нашей партии, её ленинскому Центральному Комитету и лично генеральному секретарю товарищу Леониду Ильичу Брежневу, за неустанную заботу о нас, простых рабочих..."» Ни у журналиста, гнавшего строки такого рода, ни у редактора, ставившего их на первую полосу в качестве ударной статьи номера, не появлялось мысли убедить читателя в чём бы то ни было. Статья должна была быть «идеологически выдержанной», в ней должны были быть строго соблюдены каноны — это всё, что требовалось.
Между прочим, я отнюдь не считаю, что такие статьи были идеологически бесполезны и что начальство требовало их от своих пропагандистов сдуру. Нет, свою роль они играли — и роль немалую.
Регулярные, бесстрастные и безликие, неотличимые одна от другой, они исподволь создавали ощущение даже не просто стабильности, а вечной незыблемости режима. Уважаемый и любимый вождь товарищ Ким Чен Ир ночью, в бурю, под мокрым дождём преодолел многочисленные грядки, чтобы лично руководить на месте строительством Чхун-Ён-Ынской электростанции. Безымянный чучхейский пролетарий мозгового труда, написавший эти прочувствованные строки, по-своему прав: самые твёрдые убеждения создаются не аргументацией, они создаются непрерывным повторением простых фраз и нетрудных мыслей. Тот, кто прочтёт эти строки впервые, может решить, что автор издевается и над уважаемым и любимым вождём, и над его подвигом. Или, даже если не издевается сам автор — то уж точно насмехаться будут читатели. Но это не так; вернее, это не вся правда. Подрбности нужны не для того, чтобы их запоминать. Не имеет значения, был в действительности дождь или вёдро, когда уважаемый и любимый вождь преодолевал грядки, чтобы поруководить на местности. Не важно, как именно великий маршал Ким Чен Ир руководил строительством. Не важно даже, строилась ли в Чхун-Ён-Ыне когда-нибудь электростанция вообще. Важно лишь, что журнал вышел в срок, что на привычном месте была передовая статья, а в ней сказаны слова, смысл которых тот же, что и всегда: в о ж д ь — х о р о ш и й . Через энное количество повторений даже циники и насмешники будут, читая такое, насмехаться не над вождём, а разве что над глупым автором и редактором, которые неразумным усердием компрометируют вождя и его реальное, а не вымышленное, великое жизненное поприще. Спросите-ка у своих свободомыслящих родителей, дедушек и бабушек: не приходилось ли им или их друзьям в юности слышать — а может быть даже произносить — нечто подобное и про Сталина, и про Ленина, и про их культ!
Арабский мальчик из бедной семьи нарочно изломал своё маленькое игрушечное ружьишко, потому что оккупанты, увидав в его руках муляж оружия, могут застрелить его. Нечаянно оказавшийся рядом журналист заснял душераздирающие кадры, где дитя ломает свою любимую игрушку и по ходу дела объясняет незнакомой тёте с юпитерами, почему оно вынуждено пойти на такую крайнюю меру.
А вот играют живущие неподалёку еврейские дети: «одиннадцати, девяти и семи лет», — уточняет автор. Они, эти молодые сионисты и оккупанты Палестины, развлекаются тем, что сбрасывают на арабов то ли камни, или ещё что -то, поджигают «палестинцев» живьём (или лишь мечтают о том времени, когда выростут и смогут это делать, как взрослые — из текста эта деталь не совсем ясна), и вообще всяко задирают, как и подобает поселенцам-агрессорам. Проделывают все эти шалости без жалости, и конечно, тоже в присутствии всё той же прогрессивной журналистки (хотя, ясное дело, тут она уже обходится без фотокамеры).
Противоречия тоже не вредят делу.
Не существенно и нерелевантно, почему великий вождь-отец преодолевал грядки пешком, ночью и без зонтика, вместо того, чтобы проехать к месту державного руководства при свете дня и на своём бронированном лимузине; почему он «руководил на месте» всякими великими стройками столько раз, и совершил при этом столько подвигов, что жизнь его никак не могла быть короче 250 лет, даже ежели б он ничем другим вообще не занимался. Гораздо важнее, чтобы символы вечности — статьи о вожде — следовали одна за другою без перерыва.
Точно так же не имеет значения, каким таким образом мусульманский младенец ухитрился разломать свою мирную игрушку прямо перед фотокамерой репортёра и на каком языке объяснял неверной причину своего грустного, но необходимого поступка: ведь задача статьи отнюдь не в том, чтобы убедить читателя, будто такой случай действительно произошёл, или что арабские дети и впрямь, видя израильского солдата, трепещут, боясь за свою жизнь.
Её цель — произнести в очередной новый день в очередной раз, что идеологическая скала несокрушима и незыблема, как базальт норвежских фьордов. Что власть вместе со своими планами и целями — вне зависимости от состава правительства — неизменна, как чучхе, и что неуязвимый бульдозер Гуш-Катифа стоит, как прежде, на запáсном пути, и его не сдержит никакой град ракет, падающих на Сдерот и начавших долетать до Ашкелона.
Раньше они говорили про «жертвы мира», про «трудные уступки» и про «риск мужественных».
Теперь они уже не пытаются убедить нас в своей правоте. Не говорят, что оставленный в руках у врага соотечественник — это-де необходимая жертва во имя доверия между народами, что Сдерот — это последний пароксизм войны на пути к миру, и что ещё немного терпения, ещё немного усилий и ещё несколько маленьких уступок — и рай у наших ног.
Убедить нас пытаются уже лишь в том, что нынешняя реальность вечна и ничего измениться не может.
У изолгавшихся властей не осталось более практически никого, кто готов поддерживать их искренне, «за идею» (вроде гомосексуалиста Авива Гефена). Почти нет больше и тех, кто помогает им по наущению собственного личного беса (наподобие белобородого тель-авивского лауретата всех европейских премий или массачусеттского злого шута Сhimpского). А в ближайшее десять-двадцать лет и эти реликты уйдут все до единого, в силу естественных биологических законов. Останутся только угрюмые функционеры, которые пишут и говорят, что велено.
И внутри самих же структур власти останутся только они одни: чиновники и м е щ а н е , да несколько напёрсточников, вроде Либермана. Останутся ненадолго — потому что такая власть никогда ещё в человеческой истории наверху не засиживалась.
Наша «эпоха застоя» подошла к концу.
А газетная шушваль, мозговая и безмозглая, — что ж, она поступит в точности так, как поступила в 1990-м году её близнецовая советская идеологическая шелупень: посжигает партбилеты и залает на новый мотив.
"Живой журнал" akrav