Непосредственно после его смерти я написал о своём ближайшем друге и единомышленнике: «...Марк был (этот страшный здесь глагол "был"!), несмотря на совсем нелёгкую жизнь, источником оптимизма, уверенности, спокойствия (без малейшей примеси равнодушия), благоразумия и объективности в лучшем смысле этих слов. Общение с ним наполняло энергией, снимало ненужное подчас напряжение. Абсолютная принципиальность в принципиальных вопросах соседствовала в нём с готовностью не только понять другого, но и легко уступить - если это не было чем то крупным и принципиально важным. Хотя мы были знакомы по меркам возраста недолго - лет одиннадцать, мы уже многие годы ежедневно говорили по телефону. Он был совой, и я звонил к нему ежедневно, когда был в Иерусалиме. Это стало просто наркотической зависимостью - поговорить с Марком после полуночи. Теперь некуда звонить - ведь в ответ тишина. Мы немало написали вместе - с ним было удивительно легко и приятно работать. Абсолютно чуждый желания непременно настоять на своём (за исключением принципиальных вопросов, где вследствие поразительного единства взглядов на общественные, политические и социальные проблемы, было не о чём спорить), он был идеален в совместной работе - всегда отзывчив, внимателен и позитивен. Это не мешало ему открыто выступать против людей, даже ему близких, когда их позиция по принципиальным вопросам оказывалась по тем или иным причинам ошибочной и вредной. Поразительно его отношение к критике в свой адрес. Наши научные взгляды нередко расходились, но никогда это не приводило даже к мимолётным трениям. Марк старался понять другого человека, услышать доводы, если они были, увидеть проблему под иным углом, был готов и отказаться от своей точки зрения во имя лучше обоснованной. Но никогда и ни с кем он не был готов поступиться принципами науки, её фундаментальными законами. Он был истинным рыцарем науки, широчайше образованным, постоянно учащимся чему-то новому человеком. Марк был хранителем высоких моральных идеалов науки, принципиальным и открытым (не с фигой в кармане, а честно и прямо) противником лженауки, псевдонаучного шарлатанства, всего того, что в изобилии пузырится, пользуясь обывательской невежественностью, на поверхности. Сказать "ты - гол" трудно, даже если собеседник не высокий начальник. Но промолчать, поступиться истиной, Марк не мог и не хотел, поскольку такая правда нужна и очень многим, и самому себе.
Марк был искренним патриотом Израиля, евреем в лучшем смысле этого званияа, хотя жизнь в Израиле была для него отнюдь не легка. И там, где множество "обиженных и непонятых", винят всех и вся, прежде всего - государство, "тупых и завистливых" аборигенов и ненавистную косную "систему", только не себя, он сохранял абсолютную объективность и принципиальность, понимая истинную силу неподконтрольных факторов, таких, как возраст, владение языком и т.д. Нельзя сказать, что судьба была особо благосклонна к нему. Но у него хватило силы её повернуть, продолжать работать так, как практически никому не удаётся в его возрасте. Уже, как сейчас очевидно, смертельно больной, подозревая серьёзность своего положения, он говорил мне - "я фаталист", и рассылал сообщения о новейших научных разработках, идеях и открытиях, сделанных и делаемых по всему миру. А рядом шли его же рассылки с подборками картин, политических статей, анекдотов - ценителем и любителем которых он был. Память о нём для меня и моей жены - священна и сохранится навсегда. Это огромная удача, что судьба подарила нам столько лет общения с таким человеком».
Оставаясь в рамках написанного выше, я хочу рассказать чуть поподробнее о том, что было за непосредственными рамками наших совместных работ. Нет нужды их здесь пересказывать – почти все есть на сайтах, в газетах. Всего нами написано и выставлено на суд читателей 281 статья, не считая начатых, в определённой мере продвинутых, но по разным причинам незаконченных – за 9 лет совместной работы.
На сайтах интересующиеся найдут и дискуссии, совсем нередко остро критические в наш адрес, подчас несправедливо обидные, ерничающие насчёт нашей узколобости, полные насмешек в адрес этих «зажравшихся прохфессоров», как нас нередко именовали, не вылезающих из своих роскошных вилл и машин. Марк, живший в основном на пособие по старости, особо остро переживал такие замечания, огорчался из-за очевидного намеренного непонимания, нагловатой, а иногда попросту неграмотной критики, иногда, в отличие от меня – отвечал. Подчеркну – дело не в несогласии других людей с тем, что нами было написано, но в непотребной форме критики, частой рекомендации заняться «своим делом» на фоне того, что и без рекомендателей мы своим делом занимались. Однажды Марк сказал мне, что заслуживает внесения в книгу рекордов Гиннеса по числу индивидуальных рецензируемых научных статей, опубликованных в данный год «неработающим» пенсионером. Про книгу Гиннеса не знаю, но меня, отнюдь не мало пишущего и работающего профессионала, его результат поражал.
Конечно, в полемике с нашими статьями встречались и конструктивные замечания, и положительные отклики. Но в целом недружелюбие, густо замешанное на плохой продуманности комментариев, да их простой некомпетентности, поражало. Конечно, развращает сама возможность сказать гадость, укрывшись кличкой. Здесь вылезает лицо, в сущности, неуверенного в себе человека, не изжившего собственного рабства и зависимости, точнее, просто, на наш с ним взгляд, труса. Марк ответы и замечания всегда подписывал своим именем[1]. Это замечание важно потому, что столь часто пылкие речи против правительства, призывы быть непримиримыми, бить врага жестоко и без устали, немедленно выйти на улицу и покончить, наконец, с «прогнившим режимом» в Израиле появляются под псевдонимами, или, точнее – кличками. «Фиги в кармане» были Марку глубоко чужды, как чужд ему был поверхностный радикализм, обычно заботливо укрываемый кличкой.
Нет возможности даже перечислить то общеинтересное, что было предметом наших почти еженочных телефонных разговоров. И теперь, собираясь назад, в Иерусалим, я с тоской и болью думаю о замолкшем для меня телефонном номере. Наши послеполуночные разговоры далеко выходили за рамки согласования совместных публикаций на всех их этапах. Как раз согласование это шло на редкость гладко, поскольку важна была суть дела, а не детали или форма изложения. Здесь каждый сохранял (или добровольно подчинял) свою индивидуальность. Я имею большой опыт совместной научной работы, но подобной готовности уступить, если дело было в форме, а не касалось существа дела – не встречал. А по существу дела и проблем для особых дискуссий не существовало: мы были глубочайшими единомышленниками – практически во всём, что касалось судьбоносных для Израиля и еврейского народа вопросов.
Нам с Марком были чужды крайние панические настроения – все эти бесконечные «плачи по Израилю», к счастью неосновательные предсказания неотвратимости его скорого краха, который будто бы есть прямое следствие политических манипуляций тех или иных сегодняшних лидеров. Наше общее мнение было, и до последнего разговора осталось единым – за кратчайший срок создана достойнейшая страна, у которой хорошие перспективы на будущее. Народу еврейскому, создавшему её после двухтысячелетнего перерыва, есть чем гордиться.
Мы несколько по-разному оценивали уровень школьного образования в Израиле. Марк, сильно упрощая суть наших дискуссий, считал нужным подналечь на математику и физику, а я – на патриотическое воспитание и связь с еврейской традицией[2]. Однако он высоко ценил науку Израиля и многих работающих и работавших в ней людей, Академию наук и искусств, с насмешкой относясь к эмигрантским её суррогатам.
Важным предметом наших разговоров были научные новинки, и здесь нередко мы расходились в оценках – Марк был, если можно так сказать, просто фанатом нового – в экспериментах и теории, мои же воззрения гораздо более консервативны. Однако в вопросах изобретения «вечных двигателей» в чуть переносном смысле этих слов, а также их авторов - людей, денно и нощно «спасающих» государство Израиль то ли прорывом в области новых источников энергии, то ли защитой от природных катаклизмов, то ли фантастическими проектами на манер маниловских мостов через озёра, которыми столь полна земля еврейская – здесь наше отношение было единым. И не случайно – годы работы в науке развили схожий нюх, и способность отличить истинно новое, говоря общим жаргоном теоретиков, от «муры».
Нередко Марк обсуждал со мной и свои научные работы. Подобная тематика множество друзей превращает во врагов. Не могу забыть, как замечание об очивидных логических прорехах в литературном произведении отнюдь не профессионального литератора, кстати, нашего с Марком общего знакомого, привело к столь анекдотически бурной негативной реакции со стороны критикуемого, что даже поддержание нормальных отношений с ним стало невозможным. Ничего подобного со стороны Марка не было никогда. Я воспитан на манере не слишком вежливой, мягко говоря, критики работ другого автора, да и своих собственных, что было характерно для теоретиков ленинградского физтеха, и всей школы Л. Д. Ландау. Не считаю эту манеру абсолютно верной, но ничего не могу поделать – «такова моя природа». Так вот, Марк критику в любой форме воспринимал внешне спокойно. Разумеется, он соглашался с нею не всегда, но учитывал её так или иначе – непременно. Первоначально я начинал свои тирады с «заранее прошу меня простить», но вскоре перестал это говорить, поскольку и словом и делом Марк показал свою заинтересованность существом вопроса, а не формой изложения
Эрудиция Марка была столь высока, а готовность делиться своими знаниями столь велика, что иногда я называл себя в разговоре с ним «маркообразованным». Имел в виду не только и не столько получаемую информацию, сколько тот запас энергии, которую давал буквально каждый разговор с ним.
Из всей нашей совместной деятельности я коснусь здесь, намереваясь когда-нибудь позднее вернуться к этой теме, лишь историю знакомства и нескольких, особо существенных, по моему мнению, эпизодов, связанных с публицистической деятельностью.
Мы познакомились, с учётом возраста, сравнительно недавно, с лёгкой руки М. Циндлехта, нашего общего знакомого и друга. Его впечатлила эрудиция Марка, тогдашнего соседа по дому, огромное количество книг, которые тот привёз, когда переезжал из Тбилисси в Иерусалим в самом начале девяностых. Меня до знакомства эрудиция скорее настораживала. Но вскоре Марк стал завсегдатаем нашей «чайной» комнаты, расположенной в цокольном этаже одного из зданий Института физики им. Дж. Рака при Иерусалимском университете. С этим университетом тесно связано почти пятнадцать последних лет творческой жизни Марка, именно этот адрес он указывал как место, где выполнены его научные работы. Скоро я узнал, что Марк знаком со многими в Университете, активно обсуждает то, что делают другие, предлагает свои решения возникающих вопросов.
В «чайной» комнате, традиционном для нас месте решения мировых проблем, начались наши обсуждения и научных, и политических вопросов. Затем контакты расширились, и включили обеденный перерыв, т.е. время с двух до трёх часов дня. Начало войны Осло и сопровождавшая её кампания шельмования Израиля в мировых СМИ требовали какого-то ответа, и мы в беседах обсуждали разные возможности своего в ней участия. Мы сознавали слабость своих сил, но полагали, что лучше быть каплями, которые точат камень, чем безгласно отсиживаться. Идей было много, гораздо больше, чем осуществилось. Одно из нереализованных – краткие, типа листовок, отклики на происходящее, обязательно с правдивой и краткой информацией об истоках проблемы и сути происходящего. Тем была много, но сам «листовочный» замысел остался нереализованным, хотя и актуальным и для сегодняшнего дня. Кое-что, однако, удавалось. Позволю себе коснуться всего нескольких, развитых нами, тем.
Я начну с письма в июне 2001 г. по поводу лишения Арафата Нобелевской премии мира. Как известно, премия эта присуждается норвежским парламентом – Стортингом, при котором работает непосредственно избирающий лауреата комитет из пяти человек. Вместо многолюдных парламента и комитета мы избрали своим адресатом короля Норвегии Харальда V как символа всей Норвегии, а также большую группу Нобелевских лауреатов, в основном – по физике. Письмо разослали также многим знакомым. Оно имело очень хорошую прессу, в том числе и в Норвегии, обсуждалось на радио Осло. Примечательно, что первоначально письмо было задумано как петиция со многими подписями. Их, однако, получилось меньше, чем ожидалось, хотя и из многих стран мира. Оказалось, что воздействие на прессу отнюдь не прямо пропорционально числу подписей. Важно, что и как написано, кто подписал, и нужно определённое везение, чтобы увлечь СМИ даже в малой мере. Потом, примерно через год, мы решили, что зря «обидели» Стортинг, и новое, более резкое письмо ушло и туда...
Как личное оскорбление и вопиющую несправедливость восприняли мы попытку некоторых научных работников Великобритании, среди которых было немало евреев, организовать бойкот учёных Израиля. Наш ответ «Мы обвиняем» отрицал самый принцип обеспечения неприкосновенности тех учёных Израиля, кто готов признать «оккупацию» и вину Израиля в страданиях палестинских арабов. Мы такую позицию инициаторов бойкота отвергали безоговорочно и безкомпромисно. Сторонников бойкота мы считали прямыми пособниками и виновниками террора. Под обращением стояли подписи таких видных людей, как Е. Г. Боннер и академик В. Л. Гинзбург. Оно имело хорошую прессу и принудило некоторых инициаторов бойкота к полемике, которую им было трудно вести за неимением фактов и объективных оснований для своей «бойкотной» идеи.
Сахаровский фонд был нам известен своей борьбой за права человека, и собранием крупнейших общественных деятелей с мировой известностью, например Ю. Орлова и М. Ростроповича. Мы, т.е. Марк, Менахем Циндлехт и я, обратились в декабре 2002 с письмом в Фонд с просьбой высказаться публично в поддержку Израиля, атакуемого террористами. Мы в то время определённые надежды возлагали на прямые обращения в разные влиятельные общественные организации. И хотя сама Боннер, президент фонда, выступила с сильным произраильским заявлением, позиция двух видных членов руководства фонда, профессоров Вильсона и Лейбович[3], была явно анти-израильской. Примечательно, что на наше письмо ответа не последовало, даже от такого человека, как Ю. Орлов. Деятельность же Р. Вильсона, призывавшего в наученому бойкоту Израиля, становилась совершенно нетерпимой и несовместимой с памятью Сахарова. Мы писали, имея для этого все основания: «Убеждены, что А. Д. Сахаров, будь он жив, не молчал бы. Наше знакомство с его социальной и научной деятельностью, как и личное знакомство с ним одного из нас (М. Е. Перельмана) убедило нас, что он бы поддержал народ Израиля в его самозащите открыто и громко». Обвинения в адрес двух видных членов сахаровского фонда попали в прессу, вызвали трения в его руководстве, задевали Фонд. Это ставило под угрозу личные дружеские отношения между Боннер и Марком. Их полемика в итоге также велась через газеты. Марк решительно поставил интересы Израиля выше личных привязанностей, что было в отношении такого крупного и известного человека, как Е. Г. Боннер, совсем не просто.
Остановлюсь также ещё на одной проблеме, волновавшей нас с Марком. Это общественное отношение к основателям государства Израиль, которых нередко обвиняют чуть ли не в преступлениях, приведших к сегодняшним трудностям страны. Дегероизация Бен Гуриона, Голды Меир, Хаима Вейцмана, Моше Даяна приняли вредный для государста и морально-недопустимый характерь. В ряде статей Бен-Гурион представал узколобым пробольшевистским функционером, Голда Меир – кухаркой на премьерском посту[4], Моше Даян – полуграмотным похитителем археологических находок и просто бабником. Мы видели в этом продолжение славной привычки «пить как Есенин, но не писать стихи, как Есенин». Нам было ясно – не уважая свою страну такой, какой она есть, её не улучшишь, и тем более, не заставишь других её уважать. Все разговоры о том, что без знания «истины» нельзя «идти вперёд» - не основательны. В какой-то момент терпение лопнуло, и мы в начале 2007 г. написали одну за другой две статьи - «На войне как на войне» и «Так нужны ли нам кумиры?». В ответ поднялось нечто невообразимое, хотя вовсе и не неожиданное. Неожиданным, скорее уже только для меня, стало торопливое соболезнование по поводу смерти Марка одного из авторов наиболее шабашистых комментариев. Сейчас обидные поношения в адрес Марка изящно названы «несходством взглядов на один политический вопрос». Право же, чудны дела твои, о Господи!
Ситуацию наши статьи, разумеется, не изменили, но ощущение «мавр сделал своё дело, мавр может уходить» - возникло. Хотя признаюсь, с трудом перевариваю, когда доводится читать что- нибудь типа недавних рассуждений Я. Кедми о Войне Судного Дня и полном невежестве израильского гражданского и военного руководства. Статья Кедми так бичует промахи правительства Израиля и его военного командования, что невольно забываешь: ведь и эту войну Израиль блестяще выиграл, хотя против него был не просто Египет и Сирия, но и поддерживающий их СССР. Потери были относительно велики, но без них войны не обходятся. Впрочем, ведь не только анекдотом был ответ ребёнку, который спросил: «Что, разве тётя Сарра экономист, как Карл Маркс?», и услышал в ответ: «Нет, тётя Сарра старший экономист». Да, трудно в эпоху развитого интернета остановить распоясавшихся «старших экономистов».
В применение к Израилю особое значение имеет прогнозирование будущей активности потенциальных террористов. В статье «О психологических особенностях детей Осло», написанной нами с Марком 12.12.01 утверждается, на основе анализа специфической роли в формировании личности событий, происшедших в тринадцатилетнем возрасте: «Если нынешняя интифада закончится чем-нибудь, кроме полного разгрома структуры ПА[5] и эмоционально яркого наказания зачинщиков, то неизбежно появление нового поколения террористов лет через 7–10 после её окончания, когда повзрослеют её 13-летние камнеметатели. И столь же, если даже не более страшным будет появление через такой же срок последователей бин Ладена...
Таким образом, можно заключить, что успешность и относительная безнаказанность терактов вызывают появление целых поколений новых террористов. Поэтому основным в профилактике терактов будущего может служить лишь направленное воздействие на воспитательный процесс с особым акцентом на возраст импрессинга[6].
Переделать, изменить подсознательные императивы «детей Осло» – фактически, основы их мистически религиозного подсознания можно через исламское же духовенство, уговорить или принудить которое к этому должно, сообща, все цивилизованное мировое сообщество».
Указанный в той статье срок подходит, хотя и требует поправки из-за невнятного завершения той войны – структуры ПА были изрядно потрёпаны, но не разгромлены. На Хотелось бы, всё же, ошибиться в прогнозе.
Ряд наших статей был посвящён истории науки, роли в ней евреев, а также чисто научным проблемам. Но я выбрал то, что занимало наибольшее время в наших совместных заметках.
Марка огорчало ощущение недовостребованности, но оно трансформировалось не в мизантропию, бесплодные обвинениея в адрес других, а в научную и публицистическую активность. В конце концов, ведь если есть мысль, её высказывание обходится без просьб и не требует поощрений. Публицистика Марка, и не только она, заслуживала огромной благодарности израильского сообщества, говорящего по-русски. Но почему-то укоренился среди граждан России, настоящих, да и бывших принцип: «Они любить умеют только мёртвых». Человек скромный, не рвущийся к постам во всевозможных землячествах и объединениях нивесть кого с нивесть кем, он часто даже не получал заранее информации о многих событиях в общественной жизни страны. Несмотря на огромные познания, он не был приглашаем и на всевозможные форумы, типа иерусалимского.
Конечно, в тесном обществе приезжих-эмигрантов трудно протолкнуться без локтей, отсутствие которых было характерно для Марка. Многие наши с ним инициативы, которые шли помимо статей, упёрлись и в простое отсутствие времени и внимания со стороны власть имущих, больше занятых устройством многочисленных и эффективно действующих борцов за кусок пирога под Солнцем. Увы и к счастью, но Марк не был среди них. Его пример, к сожалению, не заразительный – преданность своему делу в широком понимании слов «своему» и «делу». Следовать такому примеру очень нужно и крайне сложно.
Кому-то покажется, что эпиграф выбран нескромно, и само упоминание о бое и землянке неуместно. Но именно таково моё личное ощущение.
Санкт-Петербург