«Дошло до меня, о великий царь, что призвал раз повелитель правоверных Ариэль Абу-Омри аль-Ликудаи своего великого визиря Ибн-Ямина и говорили они о благе подданных. И сказал Абу-Омри...»
 Неспешную речь рассказщицы перебивает визгливый голос: «Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Рамалле жил мудрый калиф по имени Ясир ат-Танзин. Денно и нощно мечтал он о мире со страной правоверных. И хотел он за мир лишь половину их страны...» Шахеризада, которой принадлежит этот голос уже очень стара и все последнее десятилетие расссказывает одну и ту  же сказку – просто потому, что забыла остальные. Говорят, когда-то она была первой красавицей, а сегодня расплылась, скрючилась, на подбородке полезли волосы. Но голос! Ее визг заглушает всех Шахеризад, собравшихся в зале и перекричать старушку невозможно.
 А Шахеризад в зале несчитано. И все стараются перекричать друг друга, надеясь к утру попасть на ложе. Правда, сказки у них, в основном, каие-то странные. Если вслушаться, то можно различить: «Дошло до меня, о великий царь, что Шахеризада №1 (или №9, или №17) тащит деньги из царской сокровищницы (сговаривается с врагами трона, плюет в царский компот)...» Но, поскольку говорят они все одновременно, то царских ушей достигает лишь однообразный шум.
 При приближении к утру шум нарастает. Шахеризады толпятся у трона, расталкивая друг друга и вытворяя что-то совершенно невообразимое. Две какие-то дикарки (обе почему-то с усиками), размахивая ножами, кричат: «Режь царя!». Стражников, пытающихся выставить асссаинок из зала, прогоняет евнух в черной мантии, который авторитетно заявляет: «Это такие сказки». Остальные претендентки рвут друг с друга чадры, царапаются и орут.
 Те Шахеризады, что побрезгливее отступают назад, спасая лицо. Старуха-маразматичка же чуствует себя в этой ситуации, как рыба в воде. Ее клюка бьет во все стороны, а она сама, брызгая слюной, продолжает визжать что-то об ат-Танзине. Даже любимая (прошлой ночью) Шахеризада царя тушуется, прерывает сказку об Ариэле Абу-Омри, его верном визире и храбром военноначальнике и пытается прогнать дряхлую соперницу. Какая-то Шахеризада поумнее, поняв, что с царем ей ничего не светит, уже разлеглась у ног франкского посла, демонстрируя готовность на все. Что творят остальные – просто не поддается описанию.
 Лишь забившийся в уголок ложи царь молчит и изо всех сил надеется, что скоро настанет 28 января и Шахеризады прекратят дозволенные речи. Увы, не требуется быть мудрым визирем-политологом, чтобы понять, насколько беспочвенны его надежды. Только раз взгланув на разбушевавшихся баб видишь – 28-ого они всей толпой ворвутся на ложе и то, что они сделают с царем – это не для «Тысячи и одной ночи» и даже не для «Камасутры». Это для израильских новостей.