Текст на иврите
http://www.makorrishon.co.il/show.asp?id=8296
Я здесь не за тем, чтобы принимать участие в этом абсурдном культе, - заявил я в начале своей речи, когда меня, жалкого вероотступника, попросили выступить в Бар-Иланском университете в рамках семинара, который назывался «Убийство Ицхака Рабина: десять лет спустя», или что-то вроде того. – Этот культ по мере своего усиления, раздувания, разрастания до небес, как говорится, – свидетельствует о слабости веры, которая якобы за ним стоит.
Что же это, как не новое саббатианство? - спросил я. – Как не современное мессианство, у которого обнаружился святой мученик как раз в момент кризиса? Кризиса, от которого это мессианство вряд ли бы оправилось – террор, разразившийся на пороге Земли Обетованной, смешал карты долгожданного примирения.
«А не классический ли это «ров со львами» левых радикалов?», - подумал я, когда к удивлению своему убедился, что после этих язвительных слов остался цел, и меня не разодрали на кусочки.
Радуясь тому, что еще жив, я с энтузиазмом продолжал: Подобно приверженцам Сталина, «новое мессианство» берет свои мифологические символы из области религии – поклонение, обожествление, ожидание чуда, и – конечно же, бог, приносящий себя в жертву на алтаре идеи, оторванной от действительности.
По мере того, как культ Рабина усиливается, - развивал я свою мысль дальше, после того как мне, непонятно за какие заслуги, разрешили продолжить, - становится ясно, что он служит идеологии, все более и более теряющей уверенность в своей правомочности.
Заранее извиняюсь, - сказал я, - но я рассматриваю Рабина в первую очередь как жертву израильских левых и тех, кого называют «лагерем мира». Жертву вынужденную, можно сказать, с точки зрения движения, чье мировоззрение, учение, вера, базируются на ложном фундаменте и самообмане.
Ложное мировоззрение, ставшее религией, - продолжал я, - со всеми проблемами,
которые порождает такая религия с точки зрения логики и здравого смысла,
строилось на одном единственном принципе: мир наступит тогда, когда мы
откажемся от территорий. Или, другими словами, монетой 1967 мы будем погашать
долг, накопившийся с 1948».
Речь здесь идет об очень существенной вещи – о чувстве вины. Я утверждаю, что у нас постепенно накопилось чувство вины за несправедливость, совершенную по отношению к части арабского населения, которое здесь проживало.
Так вот, - сказал я в попытке завоевать сердца моих слушателей, часть которых, как я себе представлял, причисляла себя к «левым радикалам», – совесть, которая терзала нас за "оккупацию", приведшую к беззакониям против "невинного арабского населения" – после победы в Войне за Независимость эта совесть получила возможность очиститься, когда у нас в руках на девятнадцать лет оказались территории Иудеи и Самарии.
И в самом деле, куда можно было бы направить совесть и вину 1948 года? Ведь тогда выбор был однозначным: либо мы, либо они. Торговать можно было только излишками 1967 года – это было находкой, на которую левые и накинулись.
Я огляделся туда-сюда вокруг себя. И все-таки левые запутались. С одной стороны, клевета, которую разум не переносит, как говорится, - с другой стороны…
Как бы то ни было, я покуда еще «не разорван ими на кусочки», так сказать.
Поэтому я продолжал: – На прошлой неделе я посмотрел фильм на восьмом канале, который в полной мере продемонстрировал мой тезис. Главное действующее лицо в этом фильме – пальмахник, который участвовал в боях за Беэр-Шеву. Его дочь, снимавшая фильм, этак агрессивно допрашивает его об изгнании арабских жителей города. Пальмахник признает вину, утверждая, что изгнание происходило во время боя. И сознается, что совершались безобразные дела, поскольку война сама по себе – дело безобразное.
Затем действие фильма перемещается… ну куда еще, если не к КПП «Хавара» к югу от Шхема. Жена этого пальмахника, сама бывшая пальмахница, предстает перед нами вместе со своей дочерью в качестве активистки «Махсом - Уотч». Обе они, мать и дочь, свидетельствуют о глумлении над палестинцами. В конце концов дело доходит до неизбежной конфронтации с поселенкой, проходящей через "зеленую линию" пропускного пункта. Поселенка спрашивает, готов ли кто-нибудь принять на себя ответственность за то, что случится, если в отсутствие проверок палестинцев, через КПП пройдет террорист-смертник. Бывшая пальмахница и ее дочь нападают на поселенку: мол, это она – корень зла, и если бы не она, фактом своего существования олицетворяющая чаяния на единую Эрец-Исраэль, проблемы вообще бы не было.
Не так ли? – спросил я, окидывая взглядом аудиторию, которая надо отметить, вела себя на удивление прилично.
Проблема в том, что подобная формула не выдерживает испытания действительностью. Для нее просто нет основания, - подчеркнул я. Легче легкого опровергнуть ее, - повторил я.
Так как же нам укрепить пошатнувшиеся основы? – обратился я к своей примерной аудитории. – Правильно: сразу, без лишних слов и рассуждений, перейти к Рабину. Кто же еще спасет, если не мученик. Рабин-пальмахник, рассказывающий о беспредельной усталости, которая посетила солдат в боях за деревню Кастель. И вдруг, ну не чудо ли! весь фильм о Пальмахе, с этого момента становится рассказом, перемещаю к Рабину. Рабин, и снова Рабин, и как кульминация – разумеется, убийство премьер-министра.
Прямо как в Евангелии, где сюжет ведет к неизбежной кульминации – распятию, которое искупает все, что было до него, порождает солидарность и милосердие и приводит к единственной истине.
Вновь я "произвел осмотр" своей аудитории, как говорится. И снова удостоверился, что ничего не изменилось. Публика цела, и что важнее всего, я – цел. И поэтому я продолжал: Развитие сюжетных линий ПАЛЬМАХа как бы подводит к убийству Рабина, не только по евангельской схеме. Предыдущая вина Пальмаха – вина за изгнание и выселение арабов, которое не соответствовало «братству народов», на котором воспитывалась левая киббуцная молодежь – должна была повлечь за собою, согласно религиозной логике, жертвоприношение, искупление и освобождение. «Крест» Рабина – это костыль, поддерживающий пошатнувшуюся истину. Вот в чем истинный смысл.
После трагической смерти Рабина, – продолжал я, и тут меня в первый раз перебили: «убийства! «убийства!». «Ну да, убийства, конечно, убийства», – поддержал я перебивших. «Так вот, после убийства историю его жизни и его «наследство» подлаживают для целей движения, религии или веры. И он – как символ – способствует укреплению этой веры. Особенно, – сказал я, – если она базируется, как говорится, на расшатанных основах.
Неустойчивая основа учения левых, ядро их веры, заключается в том, что взамен территорий, которые были завоеваны в 1967 году, мы сможем получить мир. Это самообман, – сказал я (и остался цел!). Эта мечта похожа на игру в «мне кажется», – сказал я (и остался цел!). Арабы никогда об этом не мечтали и не собираются осуществлять эту идею. Бедствие 1948 года, по их мнению, окупится только монетой 48 года. Это – правда, но монета, как мы помним, продырявлена.
И поэтому, – продолжал я, – арабов не интересует израильское мирное мессианство, даже если оно украшено христианскими перьями и лезет к ним с прощением. Им все равно, бьет ли оно себя покаянно в грудь или подставляет другую щеку. Их не интересует мученик Рабин, которому приписывают наследие, которое вовсе не является его наследием. Наоборот, можно предположить, что он отряхнулся бы от него и вновь стал самим собой – верным, честным, растерянным Рабиным – пальмахником – как это стало очевидно в Кемп Дэвиде. И это – правда».
Тот, кто считает как я, – обратился я к аудитории, – что нами овладели опасные лжемессианские идеи – поднимите руки. Учитывая сегодняшние обстоятельства, когда во главе нового мессианского движения встает собственный апостол Павел, который раньше был преследователем, которому "было видение" и он сменил обличье, как говорится. И в новом своем качестве распространяет "благую весть", направо и налево, так сказать. Как и в любом мессианском движении, – сказал я в заключении, – все перепуталось, и поэтому Рабин-символ вовсе не является настоящим Рабиным.
Из зала кто-то выкрикнул: «Ты зачем сюда пришел? Кто позволил тебе нести всю эту чушь? Стыд и позор!»
Другой завопил: «Ты что, психолог?»
А еще один возмущенно заявил: «Не заставишь меня лечь на кушетку психиатра!»
Только Шуламит Алони, которая выступала до меня, сказала: «А мне как раз понравилось. Я не согласно ни с одним словом, однако, как изложено – в высшей степени литературно!»
Перевела Аня Ревис, МАОФ