http://www.nrg.co.il/online/11/ART/937/883.html
Утром Дня Катастрофы я вышла из дома, «вооружённая» младенцем, видеокамерой и своим удостоверением журналиста. «В Беэр-Шеву?» – удивились тремписты, которым я предложила ко мне присоединиться. В глубине сердца мне тоже было странно – будет ли этот день съёмок в суде Беэр-Шевы, наверняка скучный, стоить затраченных на него усилий?
Некоторое время назад я начала снимать сериал о программе "размежевания". Школа (кино и ТВ) «Маале» вместе с одним из обладателей лицензии 2-го канала, инициировали сериал «День разрыва», разделённый между несколькими режиссёрами-поселенцами. Режиссёры изнутри документируют всё, что происходит с поселениями в этот период. Как жительница северной части Шомрона, я документирую происходящее там.
Что же, чёрт побери, я делала в Беэр-Шеве? За несколько дней до этого ШаБаКом были похищены два поселенца – жителей поселения Хомеш (одно из 4 поселений Сев.Шомрона, предназначенных к депортации – прим.перев.). Это произошло в четыре утра в Тель-Авиве. Почему? Никто не знает. Все детали следствия засекречены. Ходили слухи, что арест связан с блокированием дорог. Арест был продлён на восемь дней, и в тот день в суде Беэр-Шевы проводилось обжалование продления ареста.
«Лишу её удостоверения»
По прибытии я предъявила своё удостоверение журналиста и мне было разрешено войти в "Зал Справедливости" с камерой. После переговоров мне было разрешено снимать, пока не придёт судья. И, после того, как пришла судья, я села и слушала суд, как и было оговорено. Обсуждение было коротким – заключённые пожаловались, что не получили пищу, удовлетворяющую строгим требованиям кашрута, и что им не было позволено молиться с тфилин. Судья ответила: «По мне так покупайте пищу в «Эль-Аль»», и отклонила обжалование.
Сразу после суда я и Хагит Арэль, жена одного из заключённых, поспешили на стоянку здания суда. Хагит была с годовалым ребёнком и хотела, чтобы девочка успела помахать папе ручкой на прощанье. Я же думала, что этот момент может быть интересным для документирования, и ждала с ней на стоянке, чтобы снимать. Вместе с нами были ещё несколько друзей и родственников заключённых. Через несколько минут на это место прибыли несколько полицейских и попросили нас уйти. Мне было сказано, что это полицейское сооружение и что запрещено здесь снимать. По ходу беседы полицейские спросили меня, почему я снимаю.
- Ты снимаешь для второго канала?
Я объяснила, что снимаю документальный фильм.
- Ты предоставляешь иногда статьи для новостей?
- Нет.
Пришли ещё несколько полицейских и нас снова попросили уйти. Мы ответили, что ждём машины с заключёнными. Одна из полицейских ядовито спросила: «Неужели ты думаешь, что мы выведем их, пока вы здесь?»
Один из полицейских, представившийся, как местный командир, взял у меня удостоверение журналиста и переписал данные. Я услышала, как он говорит другому полицейскому: «Лишу её журналистского удостоверения». Молодые люди, ждавшие в стороне, пели и танцевали. Неожиданно один из них был арестован: полицейский поставил его к стене, стал кричать на него и дал ему пощёчину. Увидев, что я снимаю, полицейский неожиданным образом успокоился. Тут же один из них предупредил, что если не уйду, меня арестуют. А так как я не ушла, мне на руки надели наручники и, собственно, арестовали. Всё это время мой маленький ребёнок был на руках одного знакомого парня среди ребят, что были рядом. Он держал ребёнка, чтобы я могла снимать. Как только я была арестована, полицейские очистили место от всех присутствующих, включая молодого человека с моим ребёнком.
Я просила, чтобы мне принесли ребёнка, но мне отвечали отрицательно. Я кричала и умоляла, объясняла, что это грудной младенец, но ничего не помогало. Местный командир сказал: «Я не забирал его у тебя – я не должен тебе его вернуть». Пока я продолжала препираться, скованная наручниками, неожиданно объявилась съёмочная группа, по-видимому, от первого канала. Моментально были сняты наручники и в свете прожекторов матери был вернут ребёнок в сопровождении полицейских, которые неожиданно превратились в сладкоречивых джентльменов.
Полиция: «Она равнодушна к своему ребёнку»
Оттуда меня забрали на следствие. «Твоя вина", - сказала следователь, - "заключается в том, что ты мешала обсуждению в зале суда». (Чего ни каким образом не было: можно пригласить всех присутствующих, включая судью, подтвердить, что суд прошёл без помех). После мне было сказано, что если я подпишусь под предложенными бланками, то меня освободят. Неожиданно меня позвали в отдельную комнату и потребовали показать отснятое. Я отказалась: с каких это пор полиция подвергает цензуре документальные фильмы?
- Раз так, мы сами возьмём камеру и посмотрим.
Я сказала им, что им нельзя пользоваться моим оборудованием.
- Тогда мы конфискуем твои кассеты.
Я попросила воспользоваться юридической консультацией по этому поводу, но мне отказали и забрали кассеты: одну, что была в камере и другую из сумки. Мне было приказано в течение четырнадцати дней не появляться в Беэр-Шеве, после чего меня отпустили.
Когда продюсер сериала, Моше Альфи, связался с полицией и попросил вернуть кассеты, он услышал следующую версию: «Она пришла не снимать, она пришла участвовать в демонстрации. Она легла на дороге». Очень интересное заявление, особенно в свете того, что там не было демонстрации, всё происходило на стоянке, где было так мало дороги, что вообще не было места лечь. Но зачем фактам смущать полицию... Вот реакция на дополнительное обращение к пресс-секретарю полиции: «Она равнодушна к своему ребёнку».
До сего дня кассеты не возвращены. Не помогло ни письмо от адвоката, ни обращение Ассоциации журналистов и форума создателей документальных фильмов.
Вот последнее слово к пресс-секретарю полиции: упомянув о моём равнодушии к собственному ребёнку, ты забыла отметить, что у меня дома есть автомат "узи" и армейская куртка с капюшоном и что на ужин я пью кровь арабских детей.
Перевел Алексей Евстропов, МАОФ