Самые длительные мои дни в Израиле связаны со снегом. Вот и вчерашний, вьюжный, совсем сибирский, стал таким. А сегодня, смена двенадцать часов, и сократить её мне поможет описание вчерашнего. Диагноз - отягощенная интернетной зависимостью графомания, с обильно выделенным свободным временем.

Смена

От Кирьят-Арба до Ефрата езды полчаса, если брать пассажиров, и четверть часа – без них. Если вышел вовремя, беру, если опаздываю – «Простите люди добрые!». Сегодня надо заехать в банк, значит, «простите». Стояние на тремпииаде – воспитание души. Попробуйте с пониманием отнестись к водителю пустой попутной машины, несущейся мимо тебя, замерзшего и мокнущего под дождем!

У многих нет денег на проезд, кто-то экономит, третьи – ждут автобуса, и, чем черт не шутит, поднимают руку попутным машинам.

На посту при въезде в Гуш-Эцион, где стоит андарта памяти трех детей, расстрелянных арабами именно потому, что сняли солдат «в гуманитарных целях», поста нет – «Заходите люди недобрые!».

Люблю подъезжать на смену ровно в семь. После одиннадцати часов ночной смены, пять минут опоздания сменщика становятся сутками. Меняю двух евреев из Индии, низкорослых, с раскосыми монгольскими глазами.

Отслужив в израильской армии, ребята многому научились, например, манипулировать, и поэтому я с ними не общаюсь. Скверный у меня характер, но что поделать.

«Живаго»

Тем временем с Запада надвигается такое, что назвать его тучей – как бультеръера назвать собачкой. Будка моя возвышается над Иудеей и виден весь горизонт. «Черный квадрат» Малевича по сравнению с этим приближающимся месивом – как серенькая акварель Де-Сталя.

Меня ждет в будке «Доктор Живаго», и Природа срочно меняет африканские декорации, будто бы оставшиеся от оперы «Аида», на соответствующие действию – Приуралье, зима 1921 года. В считанные минуты вокруг будки метет метель.

Я читал этот роман двадцать лет назад, в Киргизии 1987 года, отпечатанные на машинке листки ничего не оставили в памяти, кроме своего затрапезного вида. Не дорос я тогда до такого чтива.

Сейчас, в Израиле роман затянул меня с первых страниц.

«Всякая стадность – прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно.»

Лучше этих слов утешения о скверном характере не скажешь.

Или еще лучше «Человек в других людях и есть душа человека»

Для еврея-выкреста, тут и там проталкивающего идею решения еврейского вопроса путем полной ассимиляции – это довольно иудейское замечание.

Думаю, что в конце жизни, когда его и Мандельштама, со свойственной всем социалистам сатанинской ложью, назвали русскоязычными поэтами, он отказался от этой идеи. Те, кто создал русскую поэзию двадцатого века, крестившиеся и никак не отделявшие себя от русского народа, для этого народа не стали русскими. Читая книгу здесь, среди Пастернаков (есть евреи с такой фамилией в Иудее, в Элазаре, например живут Шломи и Шломит Пастернак) сохранивших верность своему народу, смеюсь над таким спичем, прозвучавшим из уст Лары

«Люди, когда-то освободившие человечество от ига идолопоклонства и теперь в таком множестве посвятившие себя освобождению его от социального зла, бессильны освободиться от самих себя, от верности отжившему допотопному наименованию (евреи.И.Н.)потерявшему значение, не могут подняться над собою и бесследно раствориться среди остальных, религиозные основы которых они сами заложили и которые были бы им так близки, если бы они их лучше знали»

Если бы эти, требующие растворения евреев, лучше знали иудаизм, они давно бы прошли гиюр, как Елена и Онкелос, и смеялись бы вместе со мной над этим бредом, исходящим от такой умной и душевной женщины, впрочем, занимающейся блудом при живом муже, и предлагающей евреям, искоренившим давно, еще до появления православия, блуд, а сейчас искореняющим мысль о нем, раствориться в ее возвышенной духовности. Что бы сказала Лара, попав из страны, до сих пор характеризуемой двумя словами «пьют» и «воруют», если бы увидела в нашей ешиве «киоск доверия», где уже две недели (с Пурима) стоят бутылки со спиртным, и никто их не украдет и не выпьет!

Снег, гром и молния.

Мою будку залепило снегом, на машинах десятисантиметровые шапки, съезжая по лобовому стеклу, ломают «дворники».Из ешивы вывалили пацаны, и лепят снежную бабу, играют в снежки, а раввины и учителя смотрят в окна с детскими улыбками – снег в Иудее бывает не каждый год. Его ждут, как праздника. Все дороги перекрываются, снег у нас, как забастовка в Тель-Авиве, дополнительный день отдыха. Но вдруг раздается гром и черноту неба рассекают молнии, словно уснувший в перерыве между «Аидой» и «Живаго» ударник, спросонья, «не в тему» врезал по всем своим тарелкам и барабанам.

Звонит мой Свет: «Видел что творится? Я пришла в банк, как снежная баба! А гром какой! Никогда не видела снег с громом!»

«Ты там не видишь, а у меня здесь молнии через все небо. Боюсь, вдарит в новую антенну сотовой связи на горе. Постой, они там громоотвод установили» - отвечаю я Свету, и вдруг вижу, как молния, появившаяся горящим корявым деревом на черном фоне, бьет в этот штырь, торчащий над конструкцией, и исчезает в нем. До штыря по прямой метров восемьдесят, и все прекрасно видно. «А если в будку?» - подумал и сам себе рассмеялся. Идя на гильотину – не думают о перхоти. Вероятность, что убьют арабы, или аварии на дороге (тоже арабы, выезжающие ночью на трассу на тракторах без фонарей) намного бОльшая.

Времена года.

Через полчаса белой круговерти страницы книги высветляются, и вот уже на западе видны просветы, быстро приближающиеся к нам, как будто кто-то включил в «видике» перемотку пленки и фильм о России с ее зимой, вьюгой, оттепелью, ручьями, просматривает на бешеной скорости.

А Свет беспокоилась, как мы доедем сегодня до дома. Странно, но здесь не посыпают дороги солью. Имея под боком самое соленое в мире море, можно было бы и позволить себе такую роскошь. При приближении снега люди закупают молоко и хлеб, срываются с работы, детей не пускают в школу – снег в Иерусалиме- дело святое.

Солнце быстро навело привычный порядок, освободив цветы родной, среднеазиатской алычи от этого невиданного белого пришельца из Сибири, и только баба, скатанная пацанами, и шапки на машинах, напоминают о прошедшей «зиме».

Дирижер, играющий Вивальди, видимо потерял летнюю часть партитуры, и не сконфузившись сразу перешел к осени, ударив дождем и, вполне уместным здесь громом. Холодный, мерзкий ветер, завыв в щелях моей будки, выгнал из нее и тепло от жалкого обогревателя и весеннее настроение. Ударил град, но только на несколько минут, и тут же его мерное постукивание сменилось шелестом снежной крупы, а та, сменилась маном небесным – огромными снежными хлопьями.

Часть «Зима», по заявкам слушателей повторяется с удвоенной силой.

Дороги заносит моментально. Шапка на машине удваивается - Дирижер даёт понять, что «прошлая» зима была просто генеральной репетицией. Грома и молнии нет, но еще несуразнее в этой метели выглядит чернокожий еврей из Эфиопии, с пластиковыми, голубыми мешками мусора, пробивающий стену снега своей белозубой улыбкой.

Тверские.

Из школы, побросав уроки, начинают выскакивать, испуганные учителя, чистят стекла машин, торопятся уехать и не могут – колеса скользят. Одному за другим провожу быстрый курс молодого водителя на снегу, моментально превратившись в Снеговика. Пытаюсь сесть на капот, но «Мазда» - не «Москвич» - приходится выталкивать.

Зато математик Боря, привычно выруливает по скользкой колее.

Утром приехали ремонтники из Тверии – три марокканских еврея.

Положив мокрые ноги на обогреватель, я наблюдаю за этим цирком – тверские на манеже, и размышляю о возможной связи между названиями городовТверь и Тверия.

Вражду между евреями из России и Марокко как впрочем, и между другими приезжими, раздувают с начала девяностых наши власть имущие, во славу старого римского «Разделяй и властвуй». Но меня воспитывали в советской интернациональной семье по формуле «Есть два народа в мире: Человек и все остальные» И Израиль ничего во мне не изменил. Одни из самых близких мне здесь людей: Ави из Марокко и Гета из Эфиопии.

Мои тверские завязли окончательно, а ноги, хоть и не высохли, но согрелись. Сажусь в их машину и вывожу ее на дорогу. Ближневосточные люди выказывают восторг жестами. Неописуемо.

Свет.

Будь у меня миллионная доля таланта Пастернака в описании Природы и Женщины, я бы попробовал написать о моём Свете. Она – неописуема, как жест. Как Свет. Если взять, как костюм, что-то близко подходящее у Бориса Леонидовича (надеюсь, он мне простит по блату, ведь ему присвоили Нобелевскую премию в день, когда я родился. А может потому и присвоили?J) то к Свету лучше всего подойдет вот это, только прочитанное:

«В читальне я сравнивал увлеченность её чтения с азартом и жаром настоящего дела, с физической работой. И наоборот, воду она носит, точно читает, легко, без труда. Эта плавность у нее во всем. Точно общий разгон к жизни она взяла давно, в детстве, и теперь все совершается у нее с разбегу, само собой, с легкостью вытекающего следствия. Это у нее и в линии ее спины, когда она нагибается, и в ее улыбке, раздвигающей ее губы и округляющей подбородок, и в ее словах и мыслях»

Вот только разгон она взяла до рождения, и надо знать ее удивительную маму и волшебную бабушку, для того чтобы понять – от каких далеких звезд пришел мне на счастье Свет. И вот еще один еврейский казак хорошо сказал о ней

«Любить – так любить, лечить – так лечить, стрелять - так стрелять»

Свет звонит и сообщает, что банк закрывают, ждут машину с полным приводом, и что она поедет до перекрестка Гуш, того самого, где очень опасно.

Я прошу её: «Маленький, приезжай ко мне! Максимум, останемся здесь »

«Нет – я хочу домой!». В слово «домой» с выдохом на вторую «О», Свет вложила столько, что можно отдельную историю написать, но это другая история.

Начальник смены меня не отпустил, а остальное начальство не отвечало.

Снег усиливался. Один учитель мне сказал, что есть аварии на дорогах. Погибли люди. «Россик» (полное имя автобусика «Росинант») наш уже до ступенек зарылся в белое волшебство, и вырос на двадцать сантиметров.

Всё. Я не могу ничего делать, Надо выбираться к Свету. Но уйти вот так, когда не отпустили – не могу. Нет, не уволят меня, ведь снег в Иерусалиме – дело святое, и уже много лет я уезжал, как только появлялась опасность перекрытия дорог, Что-то там, в той стране в нас вложили, чего я не вижу, и, Слава Богу, у детей наших – несмотря на абсурдность распоряжения, исполнять.

Свет опять позвонила, и сразу успокоила. «Все правильно, до четырех досиди, а я подожду тебя в «Супере».

Два часа сидеть здесь и знать, что вон в том здании Она? Но я взял себя в руки, и вернулся к «Живаго».

Взялся за Гуш.

Молитва грешника – Богу в уши. Снег прекратился через час. Возле супера «Россик» наполнился Светом. «Ну всё! Добралась! С тобой!» - выдохнула она, и так посмотрела, что крылья появились у меня и автобуса одновременно.

Вот только «на Гуше» что-то неладно. Этот перекресток недавно сделали большой площадью. Вижу, что ни арабов, ни евреев не пускают в сторону Кирьи. Армейский джип перегородил дорогу. Пытаюсь заскочить на бордюр, но Свет меня останавливает. Солдаты объясняют, что на дороге снег. Какая неожиданная новость!

«Проезжай по кругу» - говорит мне один из них. В мокрых дождевиках, ботинках, среди арабских машин – не позавидуешь. Но, по опыту знаю, что надо стоять первым, тогда есть возможность проехать. Останавливаюсь за джипом, в надежде, что если он двинется чуть-чуть – проеду. Уже не раз так делал, и попадал домой.

Но солдатики не пропускают. К нам подходит тоненький, изящный еврей, в шляпе, в длинном лапсердаке и с длинными пейсами. На шляпе у него полиэтиленовый мешок от снега. И снег опять повалил, присыпав Тонкого.

«Ты едешь в Кирью?»

«Пока я никуда не еду!»

Свет приглашает его в машину. Тут с остановки в нашу сторону кидаются люди. Свет кричит одной, ну очень массивной нашей соседке: « Садись к нам, для веса!» Тонкий требует сохранить за собой место. Я ему говорю, что у меня не рейсовый автобус. Кутерьма. На заднее сиденье забились четыре женщины, из индийских, как мои сменщики. Мне приходится одну выселять, не положено.

Солдатики мерзнут, и я предлагаю сигареты, так, для разговора.

«А как вы узнаете, что можно ехать?»

«А вот по рации скажут»

«А спросить нельзя? Смотрите, снова заваливает дорогу, и если машины не будут ездить, опять чистить придется! Давай я проскочу, а ты скажешь, мол, свалил. Можешь стрелять – смотри какую тетку я за собой посадил». Все смеются.

Их старший, я его как-то сразу назвал Кибуцник, смотрит со злобной улыбочкой. Арабы останавливаются, создавая затор на площади. К Кибуцнику подходит наш Тонкий в шляпе, и говорит: «Вам надо сделать здесь два ряда – арабов сюда, евреев сюда. Это опасно так вперемешку стоять. Кибуцник стал на него кричать.

«Кто ты такой, ты на каком свете живешь» и все подобное. Защищать арабов, создавших пробку.

Я поманил пальцем Тонкого и на ухо ему, чтобы не слышали солдаты:

«Армия обороны арабов». Свет, услышав, зыркнула на меня и сказала: «Может Швиль, (есть такой, уважаемый мной вЖЖ) здесь где стоит!»

Мне самому больно констатировать этот факт. Но уже много времени сгнившая голова рыбы передает свой запах всему телу до самого хвоста - вот этих солдатиков. Мы, поселенцы, животные, зацикленные на идеях и религии фанатики, ущемляем арабов, которых надо защищать.

В 1933 году Аба Ахимеир сидел с арабами в тюрьме и написал вот это

Достоевский говорит, что по обитателям тюрьмы можно узнать, что представляет из себя народ. Если судить об арабском народе по арестантам, применяя метод Достоевского, то картина получается неприглядная: все они поголовно доносчики, ханжи, все живое – объект их сексуальных страстей. Не меньше женщины их возбуждает мужчина, подросток, мальчик и даже животное.

Арабу нельзя доверять. Кажется, что он твой друг, но внезапно в нем просыпается зверь, и он вполне может всадить тебе нож в спину. Любая попытка к бегству обречена на провал, среди готовящихся к побегу обязательно найдется доносчик.

Должен сказать, что за семьдесят лет мало что изменилось, в смысле морали. Хотя материально арабы живут ни чуть не хуже многих поселенцев-евреев. Никак бытие не определит сознания.

Что-то мне подсказывает, толи вид Кибуцника, толи еще что-то, что ехать можно. Как подтверждение моих предчувствий со стороны Кирьи подъезжает мент, и говорит ему: «Дорога чистая, для чего ты держишь людей?», тот делает вид, что говорит в рацию и ничего вразумительного не отвечает. Тут я начинаю атаку.

Но он кричит: «Мне что, делать нечего, просто так вас держать. Еще пару минут и поедите. За вас же беспокоюсь. Вон смотри,этот автобус отправил на тот свет отца и мать восьмерых детей!»

На перекрестке появился автобус, со снесенным передком. Автобус бронированный, и тот, кто в него врезался, все равно что на 120 км в час врезался в стену.

«Эта авария произошла утром. Никакой связи между ней и тем, что нас не пускают домой я не вижу» - не унимался я. Мент сказал, что дорога чистая.

Подъехал второй мент, и опять сказал тоже самое. Тут я уже окончательно понимаю, что никакого приказа нас держать у него нет. Старший мент куда-то звонит и Кибуцника вызывают к рации. Он держит нас еще минут пять, и только тогда дает приказ водителю джипа подвинуться.

Мы выезжаем первыми, но Кибуцник подходит ко мне, и начинает что-то в свое оправдание говорить. Я перебиваю, и говорю: «Генералом будешь! В нашей армии только такие в генералы и премьер-министры попадают! Попомни мое слово – меня Нави зовут!» и даю газу. Сзади что-то кричат и сигналят - я не останавливаюсь.

«Не кричать и за руль не хвататься, - говорю я старую, еще в советские времена, когда подрабатывал таксистом в гололед, фразу и получаю от Света такой ненавистный взгляд, что хочется выскочить из машины.

«Когда это я за руль хваталась?!»

Дорога чистая, а ту жижу, что намело, разгоняют две обогнавшие меня машины. Позади нет никого, видимо опять перекрыли.

За четверть часа добираемся до дома по пустынной трассе.

Поцеловать дом.

Вернуться домой – это такое счастье. Свет целует дом, воздух в доме. Я присоединяюсь. Но что-то не так. Нет обычного тепла от батарей отопления.

«Звони Ротшильдам!». Это наши соседи, ответственные за включение котла. Не думаю, что родственники. Судя по табличкам на дверях, не подъезд, а район вилл в предместье Лондона: Ротшильды, Березовские, Унгеры.

Свет вдруг жалобно смотрит на меня, прижимается, чтобы обнял и выдыхает мне в грудь:

«Не хотчу!».

«Ну и не надо, - сразу сообразив, что не хочет просить, поддерживаю ее.

Через несколько минут вижу, ищет телефон.

«Могу спросить, как дела с соляркой!» - и долго разговаривает с соседкой.

Есть должники по оплате, у нее нет сил и терпения выпрашивать у них деньги, и откладывать платеж фирме, которая привозит солярку – тоже стыдно. Ротшильды у нас очень порядочные, и я их очень понимаю.

Выхода три: социалистический (на нервах), капиталистический (на деньгах) и анархический(каждый за себя).

Первый включает в себя ругань, испорченные отношения с соседями, что религиозным запрещено, подача в суд по мелким искам (сутяжничество) и т.д.

Второй исключает все ужасы первого, но требует денег на персональную проводку от котла до каждой квартиры с краником в руках Ротшильдов. Заплатил – получил тепло.

Третий – каждый мочит, как он хочет. Но, если разобраться, он еще дороже, чем второй. Господи, и здесь идеология!

«Лучший способ избавиться от ответственности – взять ее на себя! Звони в эту фирму, и скажи им, что так мол и так, или отложите платеж, или со следующего года у вас на одного клиента меньше!»

Свет тут же звонит, но нужно разрешение мадам Ротшильд, а она на похоронах мужа и жены, погибших в сегодняшней катастрофе.

Господи, какое счастье, что все дома и целы, что в доме есть еда и вино, мир и согласие! Я тру морковь, Свет жарит мясо, купленное в супере в Эфрате, Яшка, захотевший жареной, картошки чистит ее.

Планка.

Звонит знакомая, и после разговора с ней, Свет говорит: «Скажи мне, вот ты звонишь кому-нибудь, ты представляешься?»

« Что за вопрос? И спрашиваю, может ли человек говорить. В наш век беспроволочной связи не знаешь, где и за чем человека застанешь!»

«А вот она звонит раз в полгода, и хочет чтобы я ее узнала!»

«Ну, так бы и сказала ей!»

«А зачем?»

«Значит тебе, маленький, она безразлична, а тогда – зачем вообще?! Жизнь слишком коротка, чтобы пить плохое вино – говорю, и наливаю в стакан не самое хорошее вино, разбавив его водой.

Свет звонит к друзьям в Германю, Славке с Иркой и опять вся светится. Смех, тепло из трубки наполняет дом такими близкими, родными голосами. Здесь все говорится, и все важно. Но сегодня еще не пятница, поэтому коротенько. Завтра наговоримся.

Яшенька заходит, и начинается разговор, необходимый, но такой тяжелый. У кого-то дома трагедия, и мы хотели поговорить об этом.

В новостях показывали сегодняшнюю аварию, вертолет, прилетевший забрать тяжело раненную пятнадцатилетнюю девчонку, чудом уцелевшую, и арабов, кидающих камни во врачей и летчиков, вылезающих из вертолета. Эти тоже хотят, чтобы мы в них растворились.

Вспоминаем учительницу, убитую несколько лет назад в пятницу, и то, как в субботу дети ели все, приготовленное мамой, подсаливая еду слезами.

И это правильно. Живым надо жить – этого хотят мертвые. А живых надо любить и беречь(это Свет), потому что сильнее всего убиваются по умершим те, кто при жизни не дали им любви. По себе они страдают.

Вот только две эти трагедии ставить рядом ни в коем случае нельзя – аварию на дороге и убийство учительницы арабами из проезжающей машины.

В дорожных авариях гибнут и немцы, и арабы и итальянцы и американцы. Это неизбежная плата за прогресс, и весь мир работает, чтобы эти жертвы сокращались. А вот расстрелянная учительница погибла потому, что она еврейка. Испокон веку эти жертвы умножались при содействии всего мира, а сейчас и при молчаливом согласии на это «еврейского» правительства.

И в израильских новостях часто пользуются этим приемом промывки мозгов – сразу после показа жертв арабов(не безликого «террора») говорят о жертвах дорожных аварий.

Яшенька говорит: «Если, не дай Бог, я бы хотел, чтобы по мне скучали, как скучаем по уехавшей в Россию Ирочке (мама Света) – светло и радостно».

Свет проверяет в интернете, есть ли на счету деньги, которые я утром бросил в банк, и ложится спать.

Я проверяю почту, надо ответить в ЖЖ о планке. Разговор идет о требовательности к тем, кого мы называем друзьями. Как высоко надо поднимать эту планку? Что-то мы со Славкой и Асином никогда об этом не задумывались. Дружим уже почти 35 лет. Всё. Спать.

Завтра длинный день.

16.03.07. Кирьят-Арба

Все права принадлежат Всевышнему.

Буду рад ссылке на этот Журнал http://i-navi.livejournal.com/profile при перепечатке.