Раввин Иосэф Менделевич.
Памяти моего отца, Мошэ Бен Аарон.

Меньше через месяц мы будем отмечать траурный день разрушения Иерусалимского Храма и изгнания из Израиля.

Надеюсь и молюсь, чтобы к тому времени был вновь воздвигнут Храм на Храмовой горе в Иерусалиме и можно было бы молиться там беспрепятственно.[1]

Если этого не произойдет, я буду участвовать вечером 9 ава в ежегодном траурном марше вокруг стен Иерусалим.

Лет десять назад я почувствовал, что траурного сидения на полу и чтения Плача Иеремии (Эйха) недостаточно. Ведь в ходе Большого восстания 66-73 годов новой эры погибли сотни тысяч еврейских повстанцев в борьбе против римской оккупации. Тогда я обратился к еврейскому мудрецу Светлой Памяти Раввину Мордехая Элияху и он указал мне дать краткий урок из Талмуда а по завершению урока, как это положено, прочесть Кадиш (Дерабонан).

Так я и поступаю.

Пост 9 Ава еще не наступил, но я посвящаю этот рассказ памяти повстанцев, погибших в борьбе против римского ига.

Кадиш.

Первый раз я услышал Кадиш, когда мне было 10 лет, на похоронах свой мамы. Мама погибла при трагических обстоятельствах, после того, как в хрущевское время, в период антиеврейских процессов арестовали моего отца.

Я мало что соображал, только все время плакал вместе со своими сестричками, Евой и Соней.

И вдруг я услышал поминальную молитву Кадиш, который читали на еврейском кладбище в Риге, когда тело моей мамы опускали в могилу.

Слова Кадиша поразили меня. Это было словно песня. Грустная, печальная, рвущую душу. Плач. Кадиш возносился ввысь, как гордый клик и падал вниз как плач ребенка, падающего на свежую могилу своей мамы. Но более того меня поразил язык древний, гордый, непонятный.

Кадиш врезался в душу. Я еще ничего не понимал. Но я уже знал- когда-то я буду знать Кадиш. Я выучу ради него этот древний непонятный, волнующий язык.

Чуть подрос. Пошел в синагогу. - «Научите меня быть евреем!» Старики в синагоге меня боялись. В шестидесятые годы за распространение еврейской веры могли посадить в тюрьму.

Я остался. Стал привыкать к непонятным словам молитвы, а потом стал их понимать. Запомнил Кадиш. Я обратил внимание, что в конце утренних (да и всех остальных) молитв говорят Кадиш. Так я пришел к выводу по простоте душевной, что эту молитву говорят не только по случаю траура, но и при завершении какого-то хорошего дела. Хотя это не так, но все-таки в этом что-то есть.

Так я стал евреем Кадиша.

Потом была попытка угона самолёта, чтобы убежать в Израиль. Тюрьма, годы заключения.

Я помню, как еврейский вор в законе Лейзер Бергер собрал нас, маленькую еврейскую общину в лагере ЖХ-36 и пел, стоя в снегу памятную молитву «Эль Молей Рахамим» в память о своей маме. Пел и плакал, и мы плакали вместе с ним. Сказать Кадиш он не мог – нас не было 10 человек.

Потом была крытая тюрьма за соблюдение субботы в лагере- «нарушение лагерного режима, паразитический образ жизни.»- Три года.

Здесь я повстречался с другим еврейским заключенным Анатолием Шаранским. Правда, не совсем «повстречался». Мы оба были «особо опасными политическим преступниками» и нас держали раздельно. Мы пользовались «зэковским» телефоном- канализационными трубами, соединяющими через унитазы наши камеры.

Однажды Толя вышел на связь. Голос его звучал очень печально.
-«Мой папа умер».

Как я могу помочь своему другу в горе?
Решение пришло сразу. Я ему пошлю Кадиш.

Легко сказать, «пошлю». Единственной возможностью передать Кадиш,- было использовать время прогулки. Слово «прогулка» звучит уж очень пасторально. Но даже те, кто видели прогулочный двор тюрьмы в кино, представляет себе кружащихся по кругу заключенных. Самое удачное время передавать «ксивы», а то и целые посылки.

Советская пеницинтарная система была достаточно мудрой, чтобы не подарить зэкам такую малину.

Был прогулочный двор, разрезанный на сегменты и отделенный друг от друга высокими стенами. В каждом сегменте «прогуливалась» другая камера под неусыпным надзором двух ментов, которые патрулировали нас сверху, чтобы исключить всякую возможность контакта.

В довершение ко всему сегмент был затянут сверху мелкой решеткой из проволоки. Так что мы видели во время прогулок серое небо в клеточку решёток.

Казалось бы, нет возможности переслать Кадиш. Но голь и зека на выдумки хитра.

Мой план был прост. Я скатал Кадиш в маленький шарик, так что бы он проходил, через проволоку над нашими головами.

С одной стороны, немного везло. Довольно часто выводил Щаранского в смежный со мной дворик. Я кричал «какая?» (камера) и узнавая Толин голос, кричал: «принимай»! Я вообще плохой снайпер, а тут проблема была тройная- обмануть бдительность надзирателей, попасть в ячейку решетки у себя над головой и еще так, что бы мой Кадиш пролетел несколько метров и прошел через соответствующую ячейку в «дворике» Щаранского. Дождался, когда мент повернулся ко мне спиной, прицелился, бросаю-промахнулся! «Ксива» не дошла до адресата. И так – день за днем. Бросок –промашка!

Я был совершенно истощен от этого постоянного напряжения. Но продолжал- надо передать Кадиш.

И наконец. Великий день в моей памяти- бросок - и голос - получил. У меня много счастливых дней жизни. Но этот я запомню особо. Я вернулся в камеру. Упал и нары и заплакал - я смог помочь своему товарищу!

Потом скончался мой отец. Он был давно болен, и врачи говорили, что только в Израиле его смогут спасти. Власти были бы рады выслать моего отца, лидера еврейского движения в Латвии. Но папа отказался. «Пока Иосика не выпустят, я не уеду». Так он и умер, на посту.

Мне об этом тюремные власти не сообщили («что бы не вызвать непредвиденной реакции»).

Папа умер накануне поста 17 тамуза и я все равно был в трауре по Храму и постился. Случайно узнал о его смерти накануне 9 Ава. Конечно постился. Сидел на полу камеры все семь траурных дней и постился (только пил воду после 9 Ава).

Я говорил Кадиш. 10 евреев в камере на 6 человек не было. Украинцы, армяне, русские.

Но я присоединил к своему Кадишу всех повстанцев времен восстания против Рима и всех своих близких , убитых латышами и немцами в Холокосте. Получилось гораздо больше, чем 10 евреев. Десятки тысяч.

Примечание. С момента кончины моей мамы я никогда не смог сказать Кадиш на ее могиле. Только в этом году петербургский раввин Певзнер пригласил меня выступить с лекциями в Питере. Это чудесным образом совпало с Днем Памяти моей мамы. Рав Певзнер купил мне билет в Израиль через Ригу.
И вот, наконец, через 57 лет я стою у могилы мамы и говорю слова молитвы, которые привели меня назад в еврейский народ.
«Исгадал в искадаш шмей раба» - Да возвысится и восхвалятся Имя Его (слова Кадиш).

[1] Автор этих строк сидел в израильской тюрьме за то, что сказал на Храмовой горе Псалом царя Давида в праздник Ханука

http://www.liveinternet.ru/users/agoll/post366852928/