Он сидит в салоне деревянного дома на ферме возле Кирьят-Арбы и, опустив голову, детально излагает свою историю. Время от времени он тяжело глотает воздух и продолжает свой рассказ тихим голосом. Слова выходят с трудом. Авиноам Криспин (22) обладает аутентичным видом обычного представителя «молодёжи холмов»: большая шерстяная кипа цвета «хаки», лицо обрамляет светлая бородка, фланелевая клетчатая рубашка и брюки «дагмах». Да Криспин и был один из них два года назад. Но теперь он должен снова завязывать связи с товарищами с нуля. «Не с нуля, а с минуса, - просит он уточнить, - ох, и тяжело им говорить со мной, вообще тяжело… На лицах всё написано…»

Криспин – одна из жертв попыток вербовки агентов, которую проводит «еврейский отдел ШАБАКа». Как и других, его соблазняли всевозможными обещаниями и красивыми словами, а под конец он оказался опутан сплетённой вокруг него сетью угроз, без возможности вырваться. Недавно Криспин решил собраться с силами и разорвать путы ШАБАКа. Частью своего тикуна он видит публичное обнародование своей болезненной истории, падения, личной цены, и сильное желание вернуться в общество.

Только неделю назад он был освобождён из полуторамесячного заключения, которое явилось частью наказания за разрыв связи с ШАБАКом. Ещё до этого заключения он решил собраться с мужеством и изложить всю правду своей семье и друзьям. «Поначалу они впали в шок, - вспоминает он, - но и я сам был в шоке от всей этой истории. Последнее, чему бы я поверил, - что это произойдёт со мной – но это случилось… Мне важно объяснить, что ни один человек не может быть застрахован от подобного. Я обнародую эту мою историю, чтобы такое больше ни с кем не произошло. Чтобы люди знали, что в ШАБАКе их способны превратить из экстремистов одного края спектра в экстремистов совершенно другого, противоположного, толка. Они действуют весьма хитроумно – это опасная ловушка, в которую нельзя попадать».

Криспин ещё до конца не освободился от этого. Во время заключения, которое он недавно отбыл, к нему пришли представители ШАБАКа, с которыми он работал, и предупредили его, что последнее слово ещё не сказано, с их точки зрения. «Они заявили, что так быстро не уступят мне, что встретимся в следующем круге».

«Что ты теряешь?..»
Он рос в Кирьят-Арбе, и числился среди молодёжи, занимавшейся возведением и развитием форпостов. Перед размежеванием-изгнанием он поехал в Неве-Дкалим, там он угодил в сложную юридическую ситуацию по случаю участия в широко освещаемом в СМИ силовом столкновении евреев с арабами в районе Муаси. Два месяца он отсидел в тюрьме, после чего – домашний арест на 10 месяцев до окончания следствия и суда.

Во время домашнего ареста к нему он получил через третье лицо обращение, объяснившее ему, что есть те, кто заинтересован во встрече с ним для оказания ему юридической помощи. Это была чья-то анонимная инициатива, и всё же Криспин догадался, что речь идёт о ком-то из истеблишмента.

«Испытывал ли ты сомнения насчёт того, стоит ли идти на эту встречу?»

«Я не сразу сказал «да». Было опасение, что это исходит от ШАБАКа, что они преследуют недобрые цели. Но этот посредник, сказал мне: «А что ты теряешь? Ты никого не закладываешь, у тебя есть чёткие принципы. Они только хотят поговорить, выяснить с тобой некоторые вопросы и ты выйдешь чистым на новую дорогу. Когда захочешь, сможешь встать и уйти». Это убедило Криспина. «Они сумели поймать меня именно во время тяжёлого периода в моей жизни, ведь я пережил 2-месячное заключение и долгие месяцы домашнего ареста, а это здорово иссушает душу, да и вообще. Они точно знают в какой момент прийти к тебе».

Первая встреча происходила в гостинице в поистине дружеской атмосфере. Шабакник щедро угощал Криспина, сердечно разговаривал с ним, демонстрировал заинтересованность в его благополучии, спрашивал, не нуждается ли он в чём-нибудь. Он разъяснил, что они желали бы завязать с ним отношения, как это принято с людьми из разных секторов, у кого имеются уголовные проблемы, и называется эта процедура «уборка стола» (стирание дела).

«Они внушают тебе, что они хотят тебе только добра, и к концу процедуры ты снова можешь быть обычным гражданином, способным служить в ЦАХАЛе, носить оружие и так далее. Словно бы они от тебя ничего не требуют, ими движет только забота о твоём личном благе».

Сердечность, улыбки, пожимание рук растопили в душе Криспина стену подозрительности. «Со временем между нами постепенно возникло доверие. У меня создалось впечатление, что чудовище, которое я раньше рисовал в своём воображении, не совсем таково, как я думал, что на самом деле у него более приятная физиономия. До сих пор я знал про них только то, что доводилось слышать, соответственно и относился к ним, как к врагам. Вдруг они стали выглядеть иначе».

После нескольких встреч, растопивших лёд, была организована встреча, в которой участвовал новый шабакник. Он растолковал («естественно, красивыми словами и в приятных выражениях», - по словам Криспина), что для создания системы доверия они ожидают от него признаний им во всех нарушениях, которые он совершил в своей жизни. Криспин ответил, что сейчас унего судимость по делу о драке в Муаси, но кроме этого он не совершал никаких правонарушений. С этого момента шабакники и начали на него давить: «У нас есть полная информация о тебе, - сказали ему, - но для создания доверия нам важно, чтобы это исходило от тебя». Криспин отказывался сотрудничать: «Вы не можете требовать от меня признаваться в том, чего я не делал», - сказал он им в телефонном разговоре, состоявшемся позже. «Но ты должен сообщить нам что-нибудь, мы не можем очистить тебя, не получив ничего», - растолковали ему.

«Мы кое-что о тебе знаем»

Следующие встречи включали беседы «на краю пропасти», как это называют обладающие опытом в этой сфере: «Они начинают объяснять, до чего твоё окружение, в котором ты находишься, испорченное, что твои товарищи толкают тебя в пропасть, что из-за этого ужасного общества ты сейчас и увяз в болоте. Они просто вывернули мне мозги. Ну, посмотри ты на своих близких – нормальные люди, не преступники, которые оказываются в тюрьме через день, - говорили мне, - ты любишь животных, сельское хозяйство? Создай ферму в районе Бейт-Шемеша. Тебе что, нужен весь этот балаган, воевать с арабами?»

На него давили со всех сторон, нанося точные удары по его слабым местам. Шабакники использовали небезызвестную игру «в доброго и злого следователя: с одной стороны, ему обещают, что всё делается для его блага, с другой же стороны, ему угрожают – если он не станет сотрудничать и не сообщит о совершенных им правонарушениях, они используют всю имеющуюся у них информацию против него. Так у него могут возникнуть сложности, которые повлекут для него длительное заключение. «Я хорошо усвоил, как они меняют лицо. Они долгое время вели против меня массивную психологическую атаку. Каждый раз я возвращался с таких встреч домой всё более запутавшимся».

«Что в конечном итоге сломало тебя и побудило согласиться на сотрудничество с ними?»

«Их запугивания нагнали на меня страх. Ведь они непрестанно говорили, что они что-то знают обо мне, и я думал, что они навесят на меня не раскрытые ими дела. Я слышал, что они в прошлом делали такие вещи. Я вошел в стресс и хотел как можно скорей покончить со всем этим. Ну, дам я им то, что они хотят, только чтобы отстали от меня! Я смягчился и пообещал в письменном виде принести им три маленьких закрытых дела, которые были у меня в прошлом, о том, чего я на самом деле не совершал. Я сказал, что это все равно зафиксировано у них в компьютере, так пусть себе возьмут и оставят меня в покое».

Письменное признание было принято шабакниками с радостью. После этого они вернулись к былому дружелюбию и улыбкам. Криспин хотел покинуть их, однако они растолковали ему, что их отношения всё ещё не закончены.

По его словам, омут, который его затягивал, не давал возможности даже логично продумывать свои действия и разорвать с ними. Беседы между ними продолжались. Однажды один из шабакников сказал ему: «Ты смеешься над нами, это совсем не та информация, которая нам нужна». Параллельно во время бесед время от времени бросалось вроде бы с юмором, но за этим скрывались серьезные намерения: «дай нам кого-нибудь, кто убил, что-нибудь серьёзное!» Или: «А ты никого не убил? Ты знаком с кем-нибудь, кто убил?» В восприятии Криспина эти вопросы звучали смешно: «До меня всё ещё не доходило, что они хотят информацию, которая заложила бы кого-то, позволила бы обвинить кого-нибудь в уголовщине. Они обращают свои вопросы в нечто забавное, задавая их как бы смеха ради, чтобы ты ничего не заподозрил».

Свидетельство опровергнуто детектором лжи

Таким образом, дело дошло до следующего требования, ещё более тяжёлого: «Однажды они сказали мне: мы хотим, чтобы ты сказал нам, кто эти люди, что были с тобой во всех событиях, о которых ты сообщил нам». Я запутался. Где я возьму имена? Ведь ничего такого не было!»

Когда же он попробовал протестовать, ему предъявили якобы имеющуюся у них информацию о совершённом им поджоге и пригрозили, что за это он может получить 15 лет тюрьмы на основании имеющейся у них информации – если он не станет сотрудничать. «На этом этапе я уже целиком погрузился в омут, и последнее, чего я хотел, это бороться с ними. Ясное дело, это был дешёвый трюк, который они использовали в играх со мной, но к этому времени они овладели твоей головой, и ты собой совершенно не владеешь».

Следователь принялся бросаться именами, Криспин не реагировал. Но давление росло, и Криспин себя почувствовал, что он попал в действительно безвыходное положение. По его словам, он дошёл до точки и был сломан. Он передал случайные и ложные имена восьмерых товарищей. Ложные, поскольку на самом деле событий, как уже было сказано, не было, а стало быть, ни один из его товарищей не мог принимать в них участия.

После выдачи информации следователи снова сменили шкуру, стали приветливы и дружелюбны. Вошёл старший следователь и принялся читать ему лекцию, состоящую из умело и со вкусом подобранной серии выдержек из статей мудрецов, и убедил его, что то, что он сделал сейчас - хорошо и правильно, с точки зрения Торы. Но слова Торы не поощрили разорванную душу Криспина. «Я вернулся домой с тяжелым чувством от того, что сделал. Я не знаю, откуда у меня взялась смелость, но я позвонил им и сказал: «Я завязал с вами, не хочу больше!..» Он не согласились и сказали, что я обязан продолжать говорить с ними».

Когда до них дошло, что нужный им агент выскальзывает у них между пальцами, они убедили его согласиться выполнить их последнюю просьбу: «Всего лишь пройди проверку на детекторе лжи касательно той информации, которую ты нам передавал, и мы тебя оставим в покое», - обещали ему.

По завершении проверки на детекторе лжи, организованной для того, чтобы удостовериться в истинности переданной им информации, шабакники объявили ему, что он лгал. Изнутри его грызли муки совести: «Всё время я думал, что несправедливо подставил моих товарищей. Я просил у них: «Всё, я прошёл проверку, и оставьте меня в покое!» Но в ШАБАКе думали иначе: хотя и удостоверились, о чём сообщили Криспину, что его информация о как бы уголовщине, которую из него вытянули, абсолютно лжива, хотели продолжить выжимать из него сведения».

Целая компания шабакников встала против него, и ему начали угрожать уже по-настоящему: «Ты пострадаешь из-за этого! У нас есть на тебя целое дело», - говорили ему и предъявляли ему кучу документов, включавшие, как говорил Криспин, обвинения, не имеющие к нему никакого отношения. «Ты уже рассказал всё. Но если не продолжишь, мы издадим обвинительные заключения на тебя и на всех товарищей, о которых ты упоминал». Криспин сказал себе: «Это моё искупление. Я не могу продолжать с ними. Вс-вышний дал мне силы, - вспоминает он сейчас, - и я сказал им: я сожалею, но – НЕТ». Они на это отвечали: «Мы ещё встретимся».

Цена молчания

Криспин вернулся домой с лёгким сердцем. В течение года он наслаждался относительным спокойствием, только время от времени телефонные звонки напоминали ему о попытках ШАБАКа возобновить с ним связь. Он старался скрыть от родных и друзей дело, которого стыдился. Но шабакники обещали ему, что история ещё не закончилась – и выполнили своё обещание.

Однажды, когда он был занят на своих общественных работах, согласно приговору суда, туда прибыла полицейская машина, из неё вышли полицейские, заковали его в наручники и отвезли в следственное отделение полицейского округа Иудеи и Самарии. Увидев напротив себя троих знакомых шабакников, он понял, в чём, собственно, дело. Но на сей раз он стоял твёрдо. Руки, протянутые ему для дружеских рукопожатий, повисли в воздухе, приветствия наткнулись на полное игнорирование.

Когда же до них дошло, что человек, стоящий против них, не намерен более передавать им информацию, шабакники перешли к знакомой методике запугиваний: «Ты можешь расстаться со своими друзьями. Мы подадим обвинительное заключение на вас всех, и они никогда не посмотрят на тебя. Никто из вашего общества не посмотрит в твою сторону», - они хотели надавить на самую слабую точку. Но Криспин, который, по его словам, почувствовал, что Свыше к нему приходят силы, упорствовал в отказе. «Я отказался также потому, что у меня были муки совести от того, что я наговаривал на товарищей. Я понял, что что-то тут очень нечисто, очень дурно пахнет. Ведь они совсем не хотят меня очистить, они ничего не делают для моего блага. Если они таким образом борются со мной, значит, не это их цель».

Постепенно Криспину стало ясно, что он по сути пешка в игре, которую ШАБАК использует в своих целях: «Их цель – вынудить предать и оговорить кого-то и на этом основании обвинить кого-то уголовщине, и с их точки зрения для этого все средства служат цели. Если есть человек, против которого имеется хоть капля подозрений, даже если он невиновен, для них не составляет ни малейшей проблемы устроить ему пожизненное заключение. Те, кто столкнулся с ними, должны знать: для них не составляет проблемы с самой приветливой улыбкой за чашкой кофе устроить тебе пожизненное заключение безо всякой причины».

Угрозы их следователей не сработали, и Криспин был освобождён, не сказав ни слова. Всякие их приставания по телефону продолжались ещё некоторое время, пока пару месяцев назад к нему домой не явились полицейские и снова арестовали его. И снова Криспин был доставлен в полицейское отделение округа ШАЙ, и там полицейский объявил ему, что он обвиняется по тем самым закрытым делам, о которых он поведал в ШАБАКе. От него потребовали признать свою вину. Криспин молчал. Шесть часов целая компания следователей от него требовала признать свою вину. Ему угрожали по-всякому, в основном тем, что назавтра он предстанет перед судом, где раскроются все факты его оговоров своих товарищей.

В ходе допроса один из допрашивающих снял картину, висевшую на стене, и Криспин увидел увидел через стекло, которое закрывала картина, одного из его товарищей, который тоже находился в соседней комнате для допроса. «Ты видишь его? Это твой товарищ, он арестован из-за тебя, но он всё ещё не знает об этом, - повторял полицейский офицер и угрожал при этом: Завтра он узнает. Ты готов говорить сейчас?»

«Ты не опасался угроз, что всё обнаружится, что твои товарищи узнают, как ты их оговаривал?»

«То, что касалось моих товарищей, пугало меня, но с другой стороны, я уже сказал себе: ты сделал что-то, так и стой на этом! Кроме того, я понял, что цели ШАБАКа неправедны, и вообще всё чушь: как я признаюсь в том, о чём они просят? Ведь это неверно. Я знал, что я могу заплатить высокую цену, но я предпочёл это возвращению к новым оговариваниям товарищей. В тот момент, что я не говорю – у них нет ничего».

В этом месте следует пояснить, что всё, что говорилось шабакникам их агентами в частных разговорах, не имеет никакого значения в суде. Только свидетельства агента и его же признания в полиции могут быть использованы в качестве материала для суда. А стало быть, их упорное требование, чтобы Криспин повторил свои признания в полиции, было критическим, его молчание избавило его товарищей от ещё большего вреда на суде.

«Они знали, что всё это ложь, и играли только на позоре, который могут причинить мне, чтобы я сказал, что это правда и оговорил их». Через два дня заключения в камере полиции Ариэля с тем же товарищем, обоих выпустили. Криспин понял, что история начинает приобретать известность. Он решил собрать своих близких и раскрыть им всю правду. И будь, что будет…

Разорвите удушающую связь с ШАБАКом

Через день его снова доставили к месту заключения, на сей раз на основе утверждения, что он не закончил своих общественных работ и поэтому оставшиеся два месяца он закончит в тюрьме. И на этот раз явились шабакники, и снова пытались убедить его продолжать сотрудничать с ними. Но Криспин остался твердым в противостоянии и даже позвонил, чтобы рассказать об этом кому-то ещё.

«То, что я рассказываю это кому-то еще, и то, что я даю интервью «Бе-ШЕВЕ», предостережёт их сделать это кому-то еще. Ведь их сила держится на методе, что действуют, находясь за занавесом, - объясняет он, - они изолируют человека и тогда они способны превратить его в робота, действующего от пульта управления. Это делается очень хитроумно, и они знают, когда и на чём подловить человека».

«Секретность весьма важна для них. Ведь у них есть сила только, когда они, группа умных людей, противостоит одиночке, у которого ослаблена позиция. Но если другие люди узнают о встречах – они тебя оставляют, они уже не могут противостоять силе общественности». Всё это Криспин высказал как рекомендации тем, кто оказался в подобной ситуации, или она может возникнуть в будущем. По его мнению, главное - избежать первой встречи, после которой скатывание почти неизбежно. И для того, кто не устоял и согласился на первую встречу, ещё есть тикун: «Как только выходят с тобой на связь – тут же обратись к кому-нибудь, тогда они тут же теряют власть над тобой. Хоть они вначале предупреждали меня, что рассказать кому-то еще - нарушение закона, но это всё чушь собачья – нет против этого никаких законов».

Криспин на днях вернулся домой, и он пытается постепенно вернуться к нормальной жизни. Но перед ним всё ещё маячит его непростая борьба…

«А как твои товарищи реагируют на всё случившееся?»

«Я лишился их доверия, и я их оправдываю. Ведь произошло нечто очень серьёзное, ложный оговор, это невозможно понять. Когда самый близкий друг такое делает, он не может ожидать, что его так быстро простят. Если бы кто-то попал в тюрьму из-за этого, как я бы смог посмотреть ему в глаза его семье? Нет никаких логичных причин простить такое. Тем более такую ложь, из-за которой они могли пострадать без всякой вины».

«Ты же можешь объяснить, что на тебя оказывали давление, тебя запугивали».

«Я могу говорить, что мною играли, что я был слаб. Можно найти множество поводов, но в итоге это очень серьёзно, даже если всё это делалось от слабости». Он хочет использовать эту возможность, чтобы через газету попросить прощения у общества в целом и у тех, которые пострадали от него, в частности.

Криспин сейчас хочет начать тикун, и часть его – это интервью, с помощью которого он хочет предупредить общество, к которому принадлежал до всей этой истории, и предотвратить такие явления в будущем.

«Какова личная цена, которую ты нынче платишь за связь, которая была у тебя с ШАБАКом?»

«Самое тяжёлое – это душевная цена. В тюрьме, наверно, неприятно, но отлучение от сообщества, стигма – этого я не пожелаю никому пережить! Мне не на что жаловаться, это оправдано. И с точки зрения веры мне тяжело сжиться с мыслью, что сотрудничал с системой, действующей совершенно однозначно против Торы, Земли Израиля и Вс-вышнего. Разумеется, самая высокая цена - это душевные мучения, муки совести за тот необратимый вред, который я причинил всем этим людям. Это ещё страшнее общественной цены».

Реакция ШАБАКа: Авиноам Криспин с другими подозревался в серьёзных насильственных действиях на националистической почве. По этим подозрениям допрашивался ШАБАКом.

«Бе-ШЕВА», №283, 06.03.08)

Перевела Фаня Шифман МАОФ

(прим.ред.сайта МАОФ
Напомним, что Авиноам Криспин (Альберто Данкберг) был арестован летом 2005г. вместе с группой еврейской моложежи в районе Гуш-Катифа – прибывшие тогда на подкрепление поселенцам Гуш-Катифа заняли пустующий недостроенный дом. В один из дней арабы из района Муаси стали забрасывать их камнями, евреи ответили тем же, это вылилось в потасовку, подоспевшая наша доблестная полиция арестовала – разумеется – евреев. «Главными злодеями» были назначены 18-летний Шимшон Ситрин – попытка убийства (позднее этот пункт обвинения был исключен из обвинительного обвинения, как надуманный и недоказуемый) и 19-летний Авиноам Криспин – попытка причинения телесного ущерба. Авиноама продержали два месяца под арестом, после чего выпустили под ограничение – денежный залог и домашний арест (маршрут: йешива в Мицпе-Рамон – конец недели дома с выходом в синагогу) до конца следствия и суда (это была его первая ошибка – в условиях борьбы против размежевания «освободиться» под домашний арест до конца следствия и суда – означало исключить себя из борьбы и стать обузой для дома на пару лет – следствие и суд не спешат – в тех условиях максимальные ограничительные условия, на которые следовало соглашаться – это денежный залог и непоявление в определенном районе в течение некоторого времени (например, не появляться в Гуш-Катифе в течение полугода) – нет? - так не соглашаться на более строгие ограничительные условия освобождения и оставаться в тюрьме и быть обузой для Тюремного управления, в итоге предварительное заключение зачтется в срок, те, кто действовал тогда так, в итоге освобождались без всяких ограничительных условий. После нескольких месяцев домашнего ареста к молодому парню, мечтавшему о службе в отборных боевых частях и о своей ферме в одном из поселений, «подъехали» и предложили «встать на новый путь», вначале даже никого не закладывая. В итоге он получил срок (в рамках «искат теун» – соглашения с судом – 5 месяцев тюрьмы, замененных общественными работами, и 8 месяцев условно), гораздо больший, чем мог получить за обычную драку (это могло не дойти до суда или закончиться условным сроком или, самое большее, ограничиться двумя отсиженными вначале месяцами). Т.е., согласившись на сотрудничество, он сам устрожил себе начальное обвинение, которое «в порядке послабления» было смягчено в сделке с судом, как для «вставшего на путь исправления». Поскольку в итоге он не оправдал возлагавшихся на него полицейско-ШАБАКовских надежд, недоработанный срок общественных работ он досидел в тюрьме). Его товарищ Шимшон Ситрин, отсидевший 7 месяцев под следствием, получил 6 месяцев тюрьмы (на месяц больше, но без мук совести), замененных общественными работами, и полтора года условно)