http://www.politicsnow.co.il/mags/021006/0210064.html
Шалом, хавер
Этими словами попрощался президент Клинтон с Рабиным после его смерти, и клинтоновское волнение
присоединилось к волне израильской боли тем, что эти слова стали одним из символов дня памяти. Но правда
заключается в том, что у Рабина почти не было друзей. И, разумеется, не было у него друзей среди тех, что
наклеили стикер со словами «Шалом, хавер» на заднее стекло автомобиля.
Рабин был человеком нервным, нетерпеливым, курившим одну сигарету за другой, оскорблявшим других.
Лишь немногим он дал приблизиться к себе в той или иной степени, что они могли увидеть его редкую
улыбку, его теплота была только для семьи. Были у него дни хорошего настроения, когда он вновь становился
саброй с мягкой шевелюрой, улыбчивым разбивателем сердец из ПАЛЬМАХа, но было у него много других
дней, когда он был просто нетерпим.
Хотя Рабин был в армии более 20 лет, но настоящие шрамы в жизни он получил не на поле боя, а в политике.
Посмотрите на фотографии Рабина в период, когда сразу после службы в армии он был послом в Вашингтоне,
и увидите спокойного улыбчивого Рабина. Это уже не вернется. В течение всей жизни после этого он
занимался ежедневными боями с политическими дельцами от партии Авода, это были бои не за каждый дом, а
за каждый сниф (горком партии). Он был вынужден видеть своего ненавистного противника (Переса),
ведущего партию от поражения к поражению, и при этом сам Рабин и его люди были вынуждены
удовольствоваться «процентной нормой», выделенной им группой Переса. Это были ужасные дни, и тогда
Рабин превратился в подозрительного, сердитого, огорченного человека. Немного оставшегося тепла он
хранил для домашних и немногих близких, бывших с ним в тяжелые годы в оппозиции среди оппозиции.
Только они, возможно, могут называть его «хавер», да и то не наверняка.
Морешет Рабин (наследие Рабина)
Закон о дне памяти Ицхака Рабина обязал тысячи классных руководителей-воспитателей преподавать в своих
классах «наследие Рабина» и создал для них серьезную проблему, из которой они не знают как выйти.
У Рабина была длинная карьера, начиная с Пальмаха, военной службы и кончая двумя каденциями в
должности премьер-министра – в семидесятых и девяностых годах. Но никогда не было у Рабина наследия, и
сегодня нет.
У Бен-Гуриона есть наследие: наследие освоения Негева и наследие государственности, наследие создания
ЦАХАЛя как народной армии и наследие узучения ТАНАХа. Посмотрите на статьи Бен-Гуриона и вы поймете
что такое наследие. И у Бегина есть наследие: наследие бунта против иноземной власти, наследие уважения
демократии и власти закона и наследие первого мирного договора с арабским миром. Рабин, как и многие из
поколения Пальмаха, не был создателем наследия. Наследие создают, понимая будущее, ощущая перспективу,
прорывая новые пути и, в основном – что поделать – написанием статей и книг об этом. Какое уж наследие
может быть у руководителя, самой лучшей из статей которого является «Пинкас шерут» (солдатская книжка)?
И если есть у Рабина какое-то наследие – скажем, в связи между армией и государством или в соглашениях
Осло – то чем это превосходит наследие Леви Эшколя, превратившего Израиль в демократию и приведшего
страну к победе в Шестидневной войне, или Моше Шарета, просвещенного либерала, отчаянно и болезненно
боровшегося против диктатуры Бен-Гуриона?
Разве тот факт, что Рабин закончил свою жизнь не так, как его предшественники, поднимает его карьеру на
уровень «наследия»? Разумеется, нет. Правильным ответом было бы, что в день памяти убийства Рабина надо
преподавать «наследие убийства Рабина», а не «наследие Рабина». Это человек важен так же, как и все
остальные люди; его убийство покушавшимся по политическим мотивам должно стать красным светофором,
об этом надо говорить, чтобы прояснить скрытую в нем угрозу для существования государства.
С другой стороны, в годовщину убийства гораздо приятней говорить о биографии Рабина, чем о презренной
жизни его убийцы Игаля Амира.
Речи Рабина
Один из распростаненных путей «увековечить наследие Рабина» – это использовать цитаты из речей Рабина.
Нет большей ошибки чем эта, потому что большинство речей Рабина (за исключением немногих спонтанных –
и в которых он, как правило, говорил то, что не надо было говорить) были написаны другими. Чаще всего
Эйтаном Хабером. Но в любом случае не Рабиным.
Хабер и другие диктовали Рабину очень государственную линию в «его» речах, полную пафоса («мы были
словно спящие: в течение нескольких часов мы устранили угрозу и смерть от страны»), постоянно
повторявшегося («человек – не сталь. Он сердце и душа, он плачет и смеется, он любит и ему бывает больно,
он атакует, ранен и кричит. Человек – это человек»), полного символизма («наша рука всегда будет протянута
для мирного рукопожатия, но ее пальцы всегда будут на курке» или «всегда ЦАХАЛь будет главным якорем
нашей жизни, плечами, на которых будет держаться мир, и ногами, с помощью которых он будет
продвигаться») и, в основном – война и потери («между страхом смерти и радостью жизни, между угрозой
гибели и продолжением существования – стоит чудесная группа людей, каких больше нет во всем мире…»)
Было тем немало высоких слов, которых Рабин в своей повседневной жизни никогда не произносил.
Известнейшие среди них – в последнем выступлении: «Насилие – это разрушение основ демократии», кто-то
постарался превратить их в песню. Ну в самом деле, вы можете себе представить Рабина, пишущего это
выражение – «разрушение основ демократии»?!
Ну так, хевре, пожалуйста, прекратите эти цитирования речей Эйтана Хабера. Это вообще не по делу.
Перевел Моше Борухович