Сегодня приехать сюда – что встретить друга, больного
раком. Спрашиваешь у него, как здоровье, рассказываешь анекдоты, лжешь,
что за «отчетный» период он стал выглядеть намного лучше, и при этом ни
на секунду не расстаешься с ощущением, что в этом теле угнездилась смерть.
В Гуш-Катифе земля живая – не почувствовать
это невозможно. Живая, живородящая... Недаром две трети овощей и фруктов
без химдобавок в наши магазины поступает из Гуш-Катифа. Недаром именно
благодаря гушкатифской продукции наша страна вышла на мировые рынки.
В Гуш-Катифе земля не просто живая. Ее душа
- люди, ее возделавшие.
Люди как люди. Смеются, спорят, беседуют с
вами, и лишь порой, из-под век прорывается отчаяние. Глаза кричат: «Ну
сделайте что-нибудь! Не дайте убить нашу землю!»
Эту землю хотят убить. Ее душу, людей, возделавших
ее, хотят разлучить с нею. Это тем страшнее, что нигде, как в Гуш-Катифе,
не встретишь такого обожания земли. «Здесь нет могил праотцев, - говорят
ее жители, - здесь нет исторических памятников, здесь нет архитектурных
красот. Здесь просто наша земля.» И как бы молча глазами добавляют:
«любимая».
Разумеется, и один из здешних религиозных центров, мидраша
в Кфар-Дароме, это еще и микроНИИ, изучающий заповеди Торы о Земле Израиля.
Он так и называется: «Мидрешет Хатора вехаарец». При мидраше – музей. В
фокусе – история взаимоотношений нашего народа с нашей землей. Скоро -
не дай Б-г!- будет вписана новая страница – черная и мерзкая.
По емким комнаткам музея – залами их никак
не назовешь – тихо переходишь от Авраама, Ицхака и Яакова к Иошуа бен Нуну,
и далее, пока не упираешься в галут.
Галут – не просто изгнание. Галут – отрезанность.
Человека от Б-га. Народа от земли. Зал посвященный галуту здесь даже не
зал, а нечто среднее между большим коридором и маленьким тоннелем со стенами,
раскрашенными под темный кирпич. И посередине – венец галута. Щит с фотографией,
на которой – окно дощатого вагона, отправляющегося в Освенцим. В этом окне
девушка в белом платке, с чуть приоткрытым от ужаса и изумления ртом, с
темными глазами, в которых застыла невозможность поверить в происходящее.
Коридор упирается в стену кинозала. За этой
стеной двадцать восьмого августа две тысячи третьего года тридцать пять
человек смотрели фильм про Войну Судного Дня.
А война была начеку. И день стоял тоже по-своему
cудный. Только выиграли на суде поселенцы из Кфар-Дарома. Pакета, выпущенная
арабами, попала точно по залу, где девушку в товарняке везли в Освенцим.
Ракета попала по галуту. Она нашла самое уязвимое в истории нашего народа
место. Совсем рядом евреи, каждый день идущие на бой (кто не бывал в
Гуш-катифе, не поймет, что такое здесь жить), смотрели фильм о тех, кто
шел на бой тогда, в октябре семьдесят третьего. До них ракета не дотянулась.
Убоялась. Нет, десятки проломов в стене, конечно же были, и сотни осколков
по теории вероятности должны были превратить кинозал в сосуд с кровавой
кашицей. Но Кому надо, Тот вмешался, и в итоге у тридцати пяти – ни царапинки.
А вот эшелону, некогда сфотографированному
немцами, досталось. Все стены в осколках. И у девушки – ранение в висок.
Жмурясь, мы выходим на свет. Мимо проходят
жители поселения – люди, в глазах у которых застыл ужас и неверие в происходящее.
По траве разбросан серебряный бисер мяты. Поодаль – купы папоротников.
И всюду, всюду, всюду – колючая проволока. В Гуш- Катифе ее много. Заборы
– колючая проволока. Изгороди – колючая проволока. На земле – мотки колючей
проволоки. Из травы торчат стальные шипы.
И маки. Маки горят в траве, словно капельки
крови, и кажется – живая земля плачет
кровью, поранившись о колючую проволоку.
