"В этом доме располагался штаб нацистской партии. Теперь здесь музыкальная школа. А в соседнем доме было подписано Мюнхенское соглашение. Сегодня здесь находится музей искусства".
Так говорил приятный голос из наушников мюнхенского экскурсионного автобуса…
Такие они, немцы. Ценители высокого искусства, которое, правда, не спасло их от превращения в палачей. Да и кого спасало? Заводные апельсины – плоды окультуренные. Дикими не бывают. И растут везде.
Да и разговоры про «утрату человеческого облика» и «оскотинивание» вряд ли подходят для описания того, что произошло с культурным европейским народом. Ими как раз двигали мотивы очень даже, как бы ужасно это не звучало, человеческие. Ведь человеческость (не путать с человечностью) проявляется по-разному. И я имею в виду механизированное его проявление: действие- противодействие, стимул-реакция, сказал-сделал, приказал-выполнил.
Социологи говорят, что «катастрофическое умопомрачение» произошло с немцами от гипертрофированной дисциплинированности. От предрасполагающей к обезличиванию правильности, от чрезмерной послушности характера, приправленной отравой упования на знающего авторитета. Результат – налицо, точнее, в еврейский затылок: послушная масса с предварительно промытыми мозгами покорно выполняла приказ, планомерно уничтожая заведомо демонизированного врага, свято веря в правильность своих поступков и в то, что уничтожает не людей, а нЕлюдей. На крайний случай - недочеловеков. Что же в этом животного? Все логически закономерно и потому страшно и навсегда угрожающе. По крайней мере до тех пор, пока не изжит – не выдавлен из себя по капле - заводной механический апельсин…
Мой отель находился на улице Моцарта
. Как оказалось, это целый музыкальный квартал.
Улица Бетховена
, Шуберта 
, Гайдна 
. Все красиво, чистенько, аккуратненько. А параллельная улица - арабская. Там бурлит ближневосточный рынок. Но из берегов пока не выходит и соседние улицы не затопляет. Будто это все ещё два параллельных мира, а не уже перпендикулярных.
Но это я о чисто физическом аспекте конкретного островка. На сознательном уровне ситуация иная. Там, как в конкретных лондонах и парижах, и затоплено, и поглощено…
Есть Катастрофа и память о ней, а есть Индустрия катастрофы. Первая живет в сердце и уме, будучи призванной служить уроком на будущее. Вторая обитает в официозах и спекуляциях, будучи призванной служить интересам сиюминутного настоящего. Первая тихо предостерегает. Вторая своим воплем отвлекает. Она расчетливо водит хороводы интуристов всевозможных рангов вокруг вечного огня, выдавливает из них слезу для отчета и пионерскую клятву для прессы, после чего отпускает на их свободу с чистой совестью эту клятву нарушать, оставляя нас здесь с аффтарами новомюнхенских соглашений, цинизмом и фатализмом.