Когда я бываю в Израиле, незнакомые мне
люди, которым случается заговорить со мной, неизменно обращаются ко мне
на иврите. И хотя на самом деле я говорю на иврите, и у меня еврейское
имя (заменившее, с раннего детства, имя английское, которое мои родители
невзлюбили почти сразу же после того, как нарекли меня им), меня это всегда
немного удивляет. Наверное потому, что я не израильтянин. Я австралиец.
По правде говоря, я не был в Израиле до 1978 года, в котором мне стукнуло
20 лет. Меня, впечатлительного студента первого курса юридического факультета,
футбол интересовал в то время больше, чем сионизм. Я в одиночку путешествовал
по стране на автобусах и попутных машинах, ночевал в молодежных хостелях
и работал на добровольных началах в киббуцах. Я уехал через два с половиной
месца, чувствуя, что так и не смог узнать страну по-настоящему. И я совсем
не был уверен, что приеду сюда еще раз.
Но я вернулся, и с тех пор возвращаюсь
снова и снова. Если посчитать – я приезжал в Израиль 31 раз. Приезжая,
я оставался здесь на разное время. Я купил тут дом, работал в организациях,
находящихся на севере и на юге, интенсивно переписывался с друзьями на
иврите и на английском. Почти все члены моей семьи сделали алию. Я нашел
добрых друзей в деловых, научных и профессиональных кругах, а также среди
людей искусства. У меня не возникало проблем с общением на израильских
улицах. Я обошел пешком и объездил на велосипеде всю страну. Я обозревал
ее с воздуха и видел ее с моря.
Но, несмотря на все это, сущность страны
всегда ускользала от меня. Я никогда не служил в израильской армии, я не
имел никаких отношений с израильским правительством, кроме уплаты налогов,
мне не приходилось испытывать неудобств от постоянного общения с водителями
израильских автобусов – и поэтому я считаю себя всего лишь регулярно приезжающим
сюда туристом. И хотя все здесь мне знакомо, есть в Израиле нечто неопределимое,
чего я никак не могу ухватить.
Мое тридцать второе посещение Израиля оказалось
визитом в страну, находящуюся в состоянии войны. Как отметил недавно Уильям
Сафир (один из известнейших американских журналистов – Прим. перев.), нет
лучшего момента для оценки характера человека или народа, чем время, когда
он находится в состоянии стресса. Поэтому я решил посетить все районы,
в которых люди испытывают стресс. Во время этого двухнедельного путешествия
я побывал в местах, которые, вообще говоря, не намеревался посещать, и
познакомился с людьми, с которыми не намеревался встречаться. Дневник,
который предлагается вашему вниманию, является записью впечатлений, обрывков
разговоров, картинок и звуков, позволивших мне взглянуть немного поглубже
на страну, находящуся в борьбе.
Но хочу сразу предупредить. Я не пытаюсь
изображать из себя беспристрастного наблюдателя. Я подходил к предмету
своего интереса с позиции, уже окрашенной моей тесной идентификацией с
борьбой тех, с кем я разговаривал. Тем не менее, дневник мой – это попытка
проникнуть в суть народа Израиля и понять, как израильтяне реагируют на
войну, к которой они оказались не готовы. Я надеюсь, что он поможет читателям
узнать для себя нечто новое.
ПОХОРОНЫ В ИТАМАРЕ.
Итамар – это одно из тех, расположенных
на холмах Самарии, поселений, которые часто показывают по телевидению.
Гроздь караванов, прилепившихся к обнаженному склону холма, окруженного
большими арабскими деревнями, которые расположились в низинах. Но Итамар,
на самом деле, нечто большее, чем просто одно поселение. Это цепь из нескольких
групп домов, протянувшихся вдоль гребня холмов длиной в три мили, который
заканчивается на востоке холмом, нависающим над долиной Иордана. Я приехал
в Итамар, чтобы принять участие в похоронах Меира Ликсемберга, жителя Итамара,
который был убит накануне по дороге домой из близ расположенного города
Элон Море. Ему было 35 лет, и он был отцом пятерых детей. Свыше 2500 человек
собралось со всей страны для участия в похоронах. Автобусы с севера и с
юга прибывали один за другим. В этот безоблачный летний день оратор за
оратором поднимались на импровизированный помост, и многие из них не могли
сдержать слез. Они рассказывали о спокойном человеке, глубоко преданном
своей семье и своей общине, учителе, который был одним из ключевых членов
группы безопасности их поселения. Члены его семьи сидели, склонив головы,
вокруг носилок с телом; некоторые из младших детей явно не совсем понимали,
что происходит.
Толпа двинулась вслед за носилками к кладбищу,
расположенному примерно в миле за оградой поселения. Это были первые похороны
за 15-летнюю историю поселения – признак относительной молодости его жителей.
У могилы взяла слово жена Меира Ликсемберга. Ее голос звучал мягко, но
был полон внутренней силы. Она говорила о преданности – своей и ее мужа
– поселению Итамар, о том, что весь Израиль и израильское правительство
должны быть столь же сильны и преданны интересам страны. Она не произнесла
ни единого резкого слова в адрес убийц ее мужа. Она не призывала к отмщению.
Не было трех залпов в воздух. Только кадиш и молитва о стойкости перед
лицом испытаний.
После похорон, на пути назад в поселение
один из его жителей пригласил меня в свой дом, перед которым были высажены
деревья. Он показал мне небольшое цитрусовое дерево (этрог) с самыми большими
плодами, которые мне когда-либо довелось видеть. Один из них был величиной
с небольшую тыкву. “Смотри”, - сказал он, - “даже здесь мы можем создать
изобилие. Но арабы вовсе не стремятся завладеть этой землей, чтобы возделывать
ее. Они просто хотят изгнать нас отсюда. Если это случится, здесь, как
и раньше, ничего не будет расти”. Выслушав его, я понял, почему так много
израильтян не в состоянии осознать ту страсть, с которой эти люди стремятся
жить в таких местах, как Итамар. Главной движущей силой является не желание
владеть землей, а стремление вернуть эту землю к жизни. Для многих израильтян,
живущих на прибрежной равнине, эта разновидность сионизма принадлежит прошлому.
Для людей, живущих в Итамаре, это – образ жизни, полная смысла и мотивации
реальность.
После похорон мой друг повел меня на вершину
холма, где он обитает со своей молодой женой, продолжая службу в армии.
Его жилище – всего лишь небольшой деревянный домик, примыкающий к сторожевой
вышке, глядящей на арабские деревни, в которых, по имеющимся сведениям,
скрываются террористы. За две недели до этого здесь был убит репатриант
из Бразилии, который нес службу на этой вышке. Это место, несомненно, вызывало
некоторое чувство страха. Я смотрел на арабскую деревню, находящуюся в
четырехстах метрах от нас внизу, и задавал себе вопрос – что побудило эту
молодую пару жить здесь по своему свободному выбору. Вопрос этот я мог
бы задавать себе снова и снова во все время моего пребывания в Шомроне,
и ответ на этот вопрос мог бы быть короток и прост: самым важным принципом
в жизни является делать то, что ты считаешь правильным, и ничего не бояться.
ВЕТЕР ИЗ ГИЛО.
В ночь, когда я приехал в Иерусалим, в
Бейт Джалу вошла израильская армия. Эта акция ожидалась в течение нескольких
недель, поскольку постоянный обстрел самого восточного района Иерусалима
стал нетерпимым. В январе этого года я ехал по дороге туннелей мимо Бейт
Джалы и Гило, чтобы попасть в Гуш Эцион. Я слышал тогда звуки выстрелов
и даже наблюдал их в вечернее время; это выглядело как некое световое шоу,
демонстрируемое в пространстве между двумя соседствующими жилыми районами.
Вечером я смотрел репортаж о вводе войск в Бейт Джалу по CNN из
дома своих родителей в Бейт га-Керем, в пяти милях по прямой от места боя.
Сидя в гостиной, я слышал громыханье танков, проходящих по городу, наблюдая
одновременно за этим на экране телевизора. В тот момент я понял, насколько
в Израиле все находится, на самом деле, недалеко друг от друга, насколько
мало различие между гражданским и военным, и что фронт всегда может находиться,
кажется, прямо за ближайшим углом.
Шум ветра в тот вечер смешивался с грохотом
танков и звуками стрельбы. Он звучал как зловещее предупреждение о надвигающихся
событиях.
В ЦФАТЕ РАСТЕТ ВИНОГРАД.
Жизнь в Цфате течет медленно. Прижавшийся
к своим крутым склонам и окутанный по временам туманом, он часто производит
впечатление города, которого не могут затронуть проблемы остальной страны.
Когда с наступлением субботы слабеющие лучи Солнца окрашивают Старый город
в легкий янтарный оттенок, он и в самом деле кажется принадлежащим другому
миру. Мой друг, репатриировавшийся из Кливленда и построивший в Цфате дом
27 лет назад, признается, что Старый город до сих пор вызывает в нем благоговейный
трепет.
Остановившись по дороге в Старом городе,
где у нас есть дом, я бросил взгляд во двор и заметил нечто такое, чего
я никак не рассчитывал увидеть снова. За четыре года до этого виноградный
куст, росший во дворе в течение пятисот лет и приносивший самый сладкий
в городе виноград, был во время обновления дома и двора выкорчеван, а оставшаяся
после него яма была зацементирована. Когда я узнал об этом, я был вне себя
от гнева, но было уже поздно. Куст исчез. На следующий год я вернулся в
Цфат и заметил, что на том месте, где был куст, нечто похожее на сорняк
пробилось сквозь трещину в цементе. Когда я наклонился, чтобы вырвать его,
мой друг схватил меня за руку и сказал: “Не делай этого. Ты получил знак”.
И он был прав. Годом позже я вновь приехал
и увидел, что из трещины вылез черенок винограда. Еще через год черенок
превратился в тонкий ствол. В конце августа этого года мы сняли один из
самых обильных урожаев винограда, когда-либо виденных в Старом городе.
В этот вечер я делил субботнюю трапезу
с Аароном и Мирьям Боцер и их семью детьми. Я уже много лет восхищался
ими. Аарон купил в Старом городе какие-то развалины и своими руками возродил
их заново. Из одного лишь упрямства он поднял семью, открывая в процессе
этого тысячам молодых евреев красоту их наследия. Но за два года до этого
их семью поразил кризис. Двое старших мальчиков – юношей, воспитанных в
национально-патриотическом духе – бросили школу и, казалось, потеряли всякий
интерес к продолжению образования, к иудаизму и воинской службе. У третьего
мальчика тоже появились признаки того, что он пойдет по тому же пути. Я
видел выражение боли в глазах Аарона, но, оставаясь верным своему типичному
стилю поведения, он продолжал жить, как прежде.
Поэтому, прибыв к ним, я был весьма удивлен,
увидев двух младших мальчиков, бронзовых от загара и полных сил, помогавших
отцу в возведении нового этажа их дома. Когда я слез с крыши, я встретил
одного из старших братьев, который был уже женат, носил кипу и служил сержантом
в одном из самых элитных соединений израильской армии. Его брат проходил
курс морских коммандос.
В этот вечер, когда мы сидели вокруг субботнего
стола, я подумал о малозаметных совпадениях, которые, переплетаясь друг
с другом, формируют наш опыт. Мы разделяли виноград, выросший на моем дворе,
и я вспоминал, как эти полные жизни молодые парни, сидевшие напротив меня,
будучи еще маленькими мальчиками, карабкались на стулья и стремянки, чтобы
помочь мне собрать тот первый урожай винограда в 1986 году. Когда я испробовал
сладость этого винограда, я подумал – сколько еще раз мне удастся стать
свидетелем такого мощного примера надежды и обновления?
Окончание